Люди остерегаются ее, опасаясь гнева бога.
Даже дети не дразнят ее.
— Худо мне! — плакал Зевс. — Круглые сутки на Олимпе — пиры! Я теряю вселенский размах!
— Так пируй, Зевс. Где же тут — худо? — наивно удивилась нимфа, имеющая право пировать один раз в сто лет.
— Да, пируй! — Зевс трижды отчаянно сплюнул. — Нектар и амброзия, амброзия и нектар…
— Худо! — заревел Зевс так невоздержанно, что перепуганные куреты ударили в щиты, хотя Зевс и не плакал в этот момент. — Ты воображаешь, для чего я завоевал власть? Чтобы разумно властвовать, на пользу богам и народам? Не воображай так! Я завоевал власть, чтобы ее удерживать! Больше для Зевса деятельности — не существует! Удерживать власть!
— Но у тебя такая жена! Образец женщин вселенной! — выразилась Адрастея, заискивая.
— Жена! Гера! — взревел Зевс. — Ты воображаешь, что такое жена? Нет! Девочка, вообрази: десять лет жена — замечательно, сто лет жена — ладно, но полторы тысячи лет! Полторы тысячи лет ежедневно — жена! Эта умница, которая ложится со мной пунктуально по распорядку: первые четыре дня каждого десятилетия, остальные дни — охраняет нерушимость брачных союзов! Святость брака! Эта ехидна, которая лежит в кровати, как вобла, а целует пылко, как жаба! Я счастлив, нимфа, что жена эгидодержавного Зевса в данный момент висит между небом и землей и привязаны к ее ногам две наковальни.
— Не трудно тебе так наказывать жену, не трудно было? — робко протараторила когда-то наглая Адрастея.
— Трудно, — вздохнул тучегонитель. Его гигантские усы раздувались, как два паруса. — Четыре года подвешивали Геру и год подвязывали наковальни. Всех богов изругала, да и побаивались боги подвешивать Геру — все же богиня выдающаяся. Ничего! Сто двадцать семь лет висит и не пищит. И ничего. Земля землей осталась, небо — небом.
— Она совершила злую ошибку?
— Да нет. Я — разгневался. Худо мне!
Худо Зевсу.
Нет на Олимпе зимы, нет весны и осени.
Повседневный август.
Наблюдая, как на январских склонах дети играют в снежки, Зевс раздражался и швырял в них молнию.
— Опять гром среди ясного неба! — ликовали дети.
И ночи нет на Олимпе. И дождей нет. И мяса.
Но цветочный мед и амброзия — в изобилии.
Скучно богам на Олимпе. Все они — завсегдатаи земли. Всем бы им войти в человеческие судьбы, да и женщины необходимы. Направят боги сотню судеб и говорят о решающей роли богов на земле.
А где свершения? Где международные события? Все на земле совершается помимо воли богов.
Ежеутренне съезжаются боги на совет. Странный совет: произносят глаголы всех наклонений, афоризмы — пламенеют, нововведения — утверждаются, Зевс дремлет. Надремлется и скажет:
— Земля вам не шар, она приплюснута на полюсах.
Так и записывают в резолюции решения совета:
— Земля не шар, она приплюснута на полюсах.
Был когда-то случай, полторы тысячи лет назад, когда кто-то, вроде бы и не совсем бог, был против. Но этот случай был настолько случаен, что никто и не помнит — куда направили этого юмориста — в Тартар или в Аид.
Очень доволен Зевс.
Очень важно, что Гера висит сейчас между небом и землей и к ногам ее привязаны две наковальни.
Ржавые уже.
Висит лилейнорукая Гера, не повизгивая, по крайней мере, как первые четырнадцать лет.
Облюбовал Зевс Метис — богиню разума.
И, естественно, родила Метис.
Она родила Афину Палладу.
Родила богиня разума, но Зевс божился, что родил — он, самостоятельно, без вмешательства Метис. Будто Гефест разрубил ему голову, а из мозгов Зевса вынырнула Паллада. Мало кто поверил этому, а кто поверил — поверил мало. Чтобы замять событие, Зевсу пришлось проглотить Метис.
Переждав некоторое время, Зевс проявил благосклонность к Майе, царице Аркадии. В гроте горы Килены отдалась близорукая, застенчивая Майя.
Она родила Гермеса.
В первую же ночь после рождения развернул Гермес пеленки и побежал в долину Пиэрии, в Македонию. Он прибежал в долину и похитил у Аполлона коров.
Закончив проделку, Гермес возвратился в грот, нырнул тихонечко в колыбель и запеленался.
Обиженный Аполлон ворвался в грог, обличая мошенника. Гермес внимательно выслушал притязания Аполлона, посасывая палец.
— Эй, младенец, — гневался Аполлон. — Я тебя свергну в катастрофический Тартар! Познаешь несчастье, приблудный сын!
Гермес невинно посасывал палец, рассматривая Аполлона лазоревыми очами, декламировал:
— Насчет приблудного сына… зря ты намекаешь, о сын Латоны. Подумай, если еще не исключена у тебя такая возможность, о сребролукий брат мой! Поразмышляй: твоими ли коровами я могу быть занят? Мне бы почаще прикладываться к соскам мамы да поудобнее расположиться в колыбели, — так разубеждал Аполлона хитренький Гермес, заботливо заворачиваясь в пеленки.