Сенат, видя какое богатство досталось Октавиану, потребовал у него выплатить деньги, взятые ранее Юлием Цезарем у государства. Многие римляне справедливо и несправедливо начали привлекать его к судебной ответственности, пытаясь доказать, что продаваемые им земельные участки были отняты в результате незаконных проскрипций.
Жалобы рассматривались обычно консулами Марком Антонием и Долабеллой, которые, как правило, решали дела не в пользу Октавиана. Но если дела разбирались в других местах, чиновники, в угоду Марку Антонию, обычно поступали так же. Однако тут начали возмущаться видные и влиятельные римляне — Педий и Пинарий, также получившие по завещанию часть наследства Юлия Цезаря и опасавшиеся, что так и они потеряют завещанное имущество. Учтя их заступничество, Марк Антоний обещал прекратить изъятие имущества, если они поделятся с Октавианом. Таким образом Октавиан смог получить и использовать наследство Юлия Цезаря, хотя это наследство ему довольно основательно урезали.
Октавиан поставил на карту все и, распродав наследство, роздал деньги, а затем приказал распродать и свое собственное имущество, а также занял и распродал имущество, полученное Пинарием и Педием, выполняя обещания своего приемного отца. И ему удалось достигнуть цели. Как пишет Аппиан, «народ стал очень его жалеть и прославлять за то, что он брал на себя такие лишения».
Антоний же решил как можно скорее подчинить себе войска в Македонии, где стояло целых 6 легионов. Ранее он обещал передать эти войска Долабелле для похода на Парфию, но теперь счел, что ему самому они будут гораздо нужнее. По Риму был пущен слух, что Македонии угрожают племена гетов, и Антоний стал просить у сената дать ему возможность совершить против них поход. Чтобы рассеять опасения сенаторов, Антоний провел закон, «запрещавший кому бы то ни было при любых обстоятельствах поднимать речь о диктатуре или присуждать ее кому-нибудь или принимать ее, когда ее предлагали. Нарушившего в какой-нибудь части это постановление разрешалось безнаказанно убить первому встречному».
Этот закон склонил сенаторов и народное собрание на сторону Антония, и в мае он был избран «императором стоявших в Македонии войск». В то время слово «император» еще не имело значения «верховный правитель», императором называли полководца, обладавшего всей полнотой власти в порученной ему для ведения войны и управления области. Получив полномочия для ведения войны, Марк Антоний автоматически получил право использовать вверенные ему в Македонии войска по своему усмотрению, чего он и добивался прежде всего.
Поскольку реальная власть в столице после убийства Юлия Цезаря была в руках Марка Антония и Долабеллы, и цезарианцы, во главе с Марком Антонием, и сторонники республики старались привлечь консула Долабеллу на свою сторону. Долабелла был женат на дочери Цицерона, но был слишком обласкан Юлием Цезарем. Цицерон не без оснований побаивался, что Долабелла может принять сторону цезарианцев. В начале мая Цицерону показалось, что Долабелла стал на его сторону. «О мой удивительный Долабелла! Ведь теперь я называю его своим; ранее, верь мне, я несколько колебался», — писал 1 мая 44 года до нашей эры Цицерон из усадьбы в Путеолах своему ближайшему другу Помпонию Аттику в Рим. Дело в том, что когда побуждавший народ к беспорядкам против сената Амаций (лже-Марий), о котором говорилось выше, был казнен по приказу Марка Антония, то алтарь, воздвигнутый лже-Марием на месте сожжения тела Юлия Цезаря, Марк Антоний оставил на месте. Долабелла же в конце апреля приказал этот алтарь снести, а место, где стоял алтарь, замостить. «Великое зрелище! Со скалы, на крест, повергнуть колонну, то место сдать для замощения! Что еще нужно? Героические дела! — восхищался этим поступком Долабеллы Цицерон, добавляя: — Мне кажется, он отбросил притворную тоску, которая до сего времени прокрадывалась изо дня в день и, сделавшись застарелой, могла, как я опасался, быть опасной для наших тираноубийц».
Через два дня Цицерон пишет чрезвычайно теплое письмо самому Долабелле, обращаясь к нему как к своему другу, рассыпая похвалы и призывая, чтобы тот, «сохраняя государство и нас», старался «оберегать себя самого самым заботливым образом». Однако уже через несколько дней отношения между Цицероном и Дола-беллой стали портиться, причиной чему были деньги. Дочь Цицерона, Туллия, умерла, и Цицерон, нуждавшийся в деньгах для политической борьбы, поскольку детей у Туллии и Долабеллы не было, требовал от Долабеллы возвратить ее приданое. Но честолюбивый Долабелла, назначенный наместником Сирии и задумавший осуществить намеченный еще Цезарем поход на Восток, также отчаянно нуждался в деньгах, — отдавать приданое ему не хотелось. Уже 9 мая, в письме тому же Помпонию Аттику, всего лишь за полторы недели до этого восхищавшийся Долабеллой Цицерон называет его «бессовестным человеком», сетует на то, что Долабелла до сих пор не заплатил ему положенного и избавился от долгов благодаря ложным записям Фаберия, притом пытается незаконно получить помощь из храма богини Опс, где хранилась значительная часть римской казны. Но так откровенно Цицерон писал лишь своему соратнику Помпонию Аттику. Что же до писем Цицерона Долабелле, то они становятся колкими, однако приличия соблюдаются.
Алтарь Юлиев (19 г.) близ Сен-Реми
Весь май отношения между Цицероном и Долабеллой то становились прохладнее, то вновь теплели — на воинских сходках Долабелла иногда выступал против Антония, а потому ссориться с Долабеллой Цицерону было невыгодно. Долабелле ссориться с Цицероном также было невыгодно, и он, все еще надеясь на компромисс и примирение, готовясь отправиться в Сирию, объявил 2 июня 44 года до нашей эры Цицерона своим легатом, что было чрезвычайно почетно, причем сообщил Цицерону, что тот может выполнять те поручения, какие сочтет нужными, то есть никаких.
Рим того времени был полон интриг. Марк Антоний также действовал отнюдь не прямолинейно.
Добившись для себя управления Македонией, Марк Антоний решил перебросить свои войска из Македонии в Италию и начал просить сенат заменить ему Македонию на Цизальпинскую Галлию, управлявшуюся Децимом Брутом. Цизальпинская Галлия была ключами к Риму.
Сенаторы почувствовали, что Антоний хитрит, и стали раскаиваться, что отдали ему Македонию, а Дециму Бруту его сторонники сообщили, чтобы он держался и набирал войска. В те дни Цицерон пишет: «Приумножение имущества, никому не причиняющее вреда, право, не заслуживает порицания, но всегда должно избегать про-тивозакония. Однако сильнее всего большинство людей доходит до забвения справедливости всякий раз, как ими овладевает желание империя, магистратур, славы».
Что побуждало Цицерона и многих других к столь яростному противодействию цезарианцам? Ответ на этот вопрос можно найти в сохранившихся письмах Децима Брута, Марка Брута и особенно в сохранившейся обширной переписке Цицерона. Не предназначавшиеся для чужих глаз, но сохранившиеся письма дают значительно более точное и правильное представление о мотивах их действий, чем их же речи перед большой аудиторией. Достаточно привести лишь один отрывок — 26 апреля 44 года до нашей эры Цицерон пишет своему другу Аттику, имея в виду сторонников Марка Антония: «Эта шайка мерзавцев будет брать на учет каждого, проявившего радость по поводу смерти Цезаря — мы же все весьма явно проявляли радость, — и будет считать его в числе врагов, что приведет к большой резне».
Пока это было возможно, Цицерон поддерживал отношения и с Антонием, и с его противниками, но при этом старался удержать баланс между противоборствующими силами, склонить кого-либо из цезарианцев на свою сторону, не дать им чрезмерно усилиться. Для Цицерона и его сторонников гораздо приятнее и спокойнее было видеть наместником Цизальпинской Галлии явного республиканца Децима Брута, чем цезарианца Марка Антония.