Ну и что со всем этим делать? — Часть здешнего мира. Принять как данность, как своё, родное, естественное, истинное в последней инстанции? Включая медсестричкины… манипуляции и персонального черта на левом плече?
А пока… вот слюбимся мы с Хотенеюшкой моим… по-настоящему. Заберёт он меня к себе. И мы там с ним, с желанным моим, единственным… Вот как-нибудь по утру он к князю… да и вообще — мало ли дел. Вот ушёл мой… благородный господин по своим благородно-господским… А я в постельке потягиваюсь. Весь такой… разнежившийся. А тут — Юлька… со своими притязаниями… или ещё какой глупостью. Ручки свои мозолистые немытые распускает. У меня под одеялом. А я подожду маленько, пока её заберёт покрепче, и лениво так, через губу: «Эй, слуги мои верные, взять дуру старую под белы рученьки да всыпать плетей в ейную корявую задницу. Безлимитно. Пока я не приду глянуть».
Юльку на конюшню, на кобылу. Это скамья такая с петлями для рук и ног. К ней привязывают, а потом сверху — плёточкой. Не по кобыле — по… по наезднице. И пока там её… вразумляют, я встаю себе, потягиваюсь сладко и иду потихонечку пить утренний кофе.
Чёрт — кофе здесь нет! Тогда — чай. И чая — нет! Ну, тогда — компот. Всё равно: пока не допью — не выйду.
Выхожу я весь из себя такой… в халате. Павлинами вышитом. Солнышко светит, птички поют, слуги кланяются: чего изволите, сладко ли почивали, не надобно ли услужить как… А тут в конюшне Юлька такая… накобыльно правильно выпоротая валяется. Сама плачется и в голос меня умоляет:
— Господин мой, повелитель-владетель! Не вели казнить, дозволь слово молвить. Ой, я неправа была, ой, каюсь-зарекаюсь! Смилу-у-уйся!
Мда. А может… её конюхам отдать? По её сучной сучности и похотливости?
Обе дамы кучу всяких примеров приводили из историй своих гаремов. Хоть и географически далеко, но общность целей приводит к сходству методов. Это ж где Туров, а где Персия? А — похоже.
Берут провинившуюся наложницу. Которую решили списать. И отдают конюхам. Почему всегда именно конюхам — непонятно. Неужели нет нормальных мужиков других специальностей? И те эту чистенькую, беленькую, ухоженную — пускают по кругу. Не по беговому, конечно. Хотя кое-какие элементы конской упряжи типа удилов, кнутов, вожжей… тоже используют.
Причём интересно: если производится порка той же наложницы, то всегда публично в присутствии всех остальных членов гаремного коллектива. А вот если «отдать конюхам» — предъявляется только результат. Через несколько дней, когда списанную девицу доведут до желаемой кондиции.
Это потому, что у конюхов какие-то свои конюшенные представления о благопристойности, исключающие присутствие при действе посторонних? Или чтоб страшнее было? Типа: «вот она была и нету. А вот раз — и появилась. Но уже после того как. Найдите десять отличий».
Глава 18
Нагрузка на мой выздоравливающий организм возрастала с каждым днем. Уже и времени стало не хватать. Где те деньки благостные, когда я спокойно полёживал-подрёмывал. Быть наложником боярина Хотенея Ратиборовича — большая честь, которая требует серьёзной подготовки. И физической, и умственной. Если, конечно, не на одну ночь, а хочешь серьёзно задержаться на Верху.
Я хотел. И — серьёзно. Но хотели-то все. А удавалась зацепиться — немногим. Смазливая попка — не гарантия. Школы не хватает.
Если кто не понял — я не про общеобразовательную.
Мне повезло: школили меня с утра до вечера. И я впитывал. Старался.
Тем более… Имела место быть первая ссора с Хотенеем. Не ссора, так… размолвка. Просто — недопонимание.
Я уже вставал, ходил по дому. Тут служанки мои притащили кучу женских тряпок и начали примерять. И на себя, и на меня. Меня это всё сильно утомило. Особенно — шутки их глупые с комментариями, и их же постоянное верчение перед зеркалом.
Фатима притащила из каких-то боярыньских закромов настоящее зеркало. В полроста человеческого. Здоровенный бронзовый поднос в деревянной раме, кое-как отшлифованный. Стеклянных зеркал здесь нет, или она не знает. Чурка нерусская. А в этом… я себя толком и разглядеть не могу. Велел им сперва надраить зеркало. Кобенятся.
— Тебе на себя смотреть ненадобно. Мы на тебя смотрим.
Дуры набитые. А сами крутятся, хихикают. Мне самому подойти глянуть — невозможно.
Я тут такую шаль миленькую приглядел. Такая прелестная вещица — тонкая вязка козьего пуха. К щёчке приложишь, а она такая мягкая, ласковая. И цвет — чёрный. Мне чёрный цвет очень идёт. Так… оттеняет хорошо. Я в чёрном такой… загадочный. Только тощий. Здесь тощих не любят, больными считают. Поправиться бы мне немножко. Животик чтоб выпирал чуток, плечики — покруглее, опять же — ягодички… Надо же выглядеть… привлекательно.