Образовалась пауза, за время которой меня снова начинает трясти: «Неужели я не понравился господину, неужто он меня прогонит?».
Нет! Ура! Снова голос хозяина:
— Подымите его. Поверни-ка его. И правда — шкурка с искоркой. И гладкий — без волосни. Давай-ка его в парилку, помыть и умащить.
Какой у него голос! Твёрдый, бархатистый, глубокий. Пробирает. Аж до позвоночника. О-ох… М-мурашки по коже.
Спокойное могущество, добрая сила. Повергает. В трепет. Выворачивает. Мою душу — наизнанку… Внутри всё дрожит. От волнения, от счастья, от… от его присутствия.
Восторг ликования: «Он — принял! Он заметил меня и… и соблаговолил! Теперь только бы не испортить всё. Теперь… Я такой неловкий, такой неумелый, бестолковый…». Слабнут, дрожат колени, перехватывает дыхание, колотится сердце…
Парилка. Темновато, очень жарко и мокро.
Мне, после постоянного озноба и сухости подземелий, банный дух бьёт по коже, по глазам. Жар давит на уши, дышать нечем. Снова текут слезы, в ушах шумит.
Меня укладывают на полок. Я утыкаюсь в какую-то мешковину носом — так хоть ноздри меньше горят. Меня чем-то трут, мажут, ворочают. Охаю, когда попадают по больным, после Саввушкиного поучения, местам. Саввушка — мастер: у меня после его дрючка всего 1–2 синяка да пара ссадин. То есть, болит-то во многих местах, но снаружи не видно. То-то господину понравилась моя кожа — «шкурка с искоркой»… Как точно и поэтично… Тонкая, возвышенная душа. Мощь с чувством прекрасного — это так…. Как мне повезло!
Снова тот же противный голос, теперь над ухом:
— Ты что с-сучок, думаешь к хозяину подобраться? Хрен тебе. Я его со всякими уродами делить не буду.
Правильно. И я — не буду. Потому что — он мой. Хозяин. Господин. Единственный. Средоточие и источник.
Накатывает волна жара, кто-то подкинул в каменку. У меня аж уши сворачиваются, закрываю их ладонями. Меня приподнимают, подхватывают поперёк живота, двигают, как-то… устанавливают на четвереньки. На локти и коленки. Привычно: Саввушка тоже часто требовал такой позиции при своих поучениях. Только он ещё и глаза заматывал. А здесь я сам накидываю мешковину на голову, прижимаюсь лицом к полку — жарко, уши горят.
Окатывают водой. Чуть не кипятком. Даже дыхание перехватывает. Жарко. С задержкой осознаю, что там, сзади, что-то происходит. Появляется ощущение прикосновения, кто-то подталкивает меня под колени, так что я сильнее прижимаюсь животом к полку, что-то давит всё сильнее и… острая боль разрывает мне зад. Будто раскалённое шило раздирает бедра, ягодицы, рвёт поясницу, проходит сквозь позвоночник, взрывается в мозгу, в мозжечке, в темечке.
Не надо! Больно! Не вздохнуть!
Я пытаюсь вырваться, отодвинуться, освободиться от этой боли. Но меня схватили сзади. За бёдра. Плотно, крепко, сильно. Я упираюсь лбом в полок, пытаюсь оттолкнуть руки, которые держат меня, которые тянут назад, в эту боль. Но ладони мокрые, мыльные, слабые после подземелья. Они срываются, соскальзывают.
Бессильно, бессмысленно, ни на что не годно…
Мешковина с моей головы спадает. От боли, от ужаса, из последних, уже давно закончившихся сил, я весь выгибаюсь, вскидываю голову. Прямо передо мной на полутёмной стене парилки в отсветах огня каменки, за пеленой пара, за волнами жара, за радугой моих слёз мерещится знакомый лик — Спас-на-Плети. Переливается, колышется, плывёт…
Всё в руке господа, всё в руках господина. И жизнь, и смерть, и боль, и счастье. И душа, и тело. Всё от бога. Терпи.
Господи! Я смиряюсь и отдаюсь в волю твою! Я отдаюсь…
Снова утыкаюсь в мешковину лицом.
Новая волна боли. Что-то тяжёлое, твёрдое упирается мне в шею, вдавливает лицо в мешковину, наваливается на спину, прижимает к доскам, распластывает моё слабое, тощее, больное тело. Немощные, скользкие руки разъезжаются в стороны, слабые рёбра не позволяют лёгким вздохнуть, бессильный позвоночник изгибается в обратную сторону… ещё чуть — и сломается.
Господи, да что же это?!
Выворачиваю голову через плечо и вижу над собой лицо господина. Милое, доброе. Любимое… С прилипшей ко лбу прядью русых волос, с завившейся в кудряшки бородой.
Господин мой. Могучий и прекрасный. Который всё может, всё знает. Как Господь Бог. Который был столько раз добр ко мне. Только по доброте его я живу. Я бесконечно благодарен ему, я умру за него. Ведь он — владетель мой, мой хозяин. Единственный. Во всём мире. Восхитительно любимый.