Нет, я ничего в этом мире не понимаю. Что — «хорошо», что — «плохо». Что — «можно», что — «нельзя»… Нужно это просто принять.
Как хорошо, что все эти сомнения-размышления можно возложить на другого. Не нужно мучиться-волноваться. Всякие расчёты, предположения, планы… Как лучше — знает мой господин. Он видит в этом куда больше меня. Несоизмеримо больше и глубже.
Он — мудрый, сильный и добрый. Он, по доброте своей, принял на себя все тревоги, взвалил на себя груз ответственности, тяжесть выбора. Выбора и за меня, ни чего здесь не разумеющего — тоже.
Бедненький. Мне его очень жаль. Но это правильно: ведь я ничего в этом мире не понимаю. Я даже представить не могу, что здесь — правильно. А он — знает, он — мудрый. И он примет мудрое решение. По своей воле. А я принял его волю. Я весь — в воле его, и моё дело служить ему. Истинное служение, без страха и сомнений. Всегда, везде, во всём. И с этой девочкой… само собой.
Хозяина воображаемая иллюстрация будущей семейной жизни, кажется, заинтересовала. Он пару раз хмыкнул, погладил меня по щеке. Его тёплая рука на моей щеке — как хорошо!
— Ладно, это — Гордею внука. А себе сынка сделать? Настоящего. Укоротичей-то мало осталось. Сама говорила.
— Вот. Умница. И мне охота правнучков-то тетешкать, ума-разума своего молодятам вложить. А сделать… Те же рушнички, то же зелье, тот же малёк твой. Благо немой. Только положить его чуть иначе. Чтоб в жёнкиной потаёнке прохода не занимал. Ты с ним, значит, балуешься-тешишься. Как тебе, яхонтовый мой, слаще. А уж как почуял по себе, что вот оно, терпеть сил нет — малька сдёрнул, свой уд в жёнку вставил. Ежели дотянешь до последней минуточки — тебе уже всё едино будет — в каком теле какая дырка. И — раз! — «ты роди мне сына красотой во меня». Мужу — сынка для рода продолжения, свекровке-старухе — внука-правнука на радость да умиление.
— Ладно. Об этом покудова рано. Давай, делай что надобно. Наложников моих продай гречникам — те больше дадут. За Корнеем я присмотрю. Мальца побереги, приодень. И без всяких там крещений. Всё. Пойду я.
Боярин Хотеней Ратиборович, мой господин и повелитель, вместе с бабушкой своей, боярыней Степанидой Слудовной — удалились. А я остался лежать носом в подушку, пытаясь осмыслить услышанное.
Глава 14
Но осмыслить мне ничего не дали, поскольку сразу заявились две служанки.
Одна — моя лекарка Юлька. Другая… таких дам, если и держать в прислуге, то только в орудийной прислуге «Большой Берты».
Высоченная. По моим прикидкам — под два метра ростом. Широкоплечая. Два меня и ещё останется. Абсолютно плоская со всех сторон. Неподвижное восточное лицо. Неподвижные маленькие чёрные глаза.
Фатима-костоломка.
Из слов — хмыканье. Остальные — однословные команды.
Зато Юлька щебетала за нас всех троих. Впрочем, когда она приступила к лечению пострадавшей части моего тела, общая атмосфера в комнате дополнилась и моими персональными охами и ахами. Кроме собственно задницы, у меня начали активно проявляться кое-какие обожжённые места после горячей бани и последствия Саввушкиных манипуляций. Через полчаса я просто грыз от боли подушку.
Юлька это уловила и влила в меня с пол-литра какого-то успокаивающего. Несколько полегчало, я смог уловить кое-что из Юлькиного рассказа.
А рассказывала она о себе, любимой. Автобиография в нерегламентированном формате. Но — в художественной обработке.
Суть такая.
Есть, точнее — было, где-то под Туровым селение. Не то — Ратниково, не то — Сотниково, не то — Воиново. Что-то военное, поскольку жили там какие-то военные поселенцы. Что-то вроде казаков более позднего времени. Или порубежников — нынешнего. Сельцо это постепенно демилитаризировалось. Ввиду отсутствия постоянной внешней угрозы, вроде половецкой здесь на юге. И стали бы они нормальными крестьянами («осмердячились» — как Юлька сказала), но тут умер великий князь киевский Мономах, а потом, через 8 лет, его старший сын Мстислав, прозванный Великим, и между князьями началась свара. Общенационального размера и четвертьвековой продолжительности.
Примерно в тот год, когда Мономах приказал долго жить, кто-то из местной сельской верхушки, не то сотник, не то староста, не то просто мужичок побогаче да понахрапистее, собрал детишек-подростков и сформировал из них какое-то подобие гитлерюгенда. Что-то вроде опричников, но несовершеннолетних. Обучил, вооружил и, перерезав несогласных односельчан, уселся местным владетелем. Тут вдруг, откуда не возьмись, явилась грамотка, будто он не мужик вовсе, а боярин.