На улице мало фонарей и все они стоят далеко друг от друга. В домах не горит свет и вообще место выглядит безжизненным. У меня внутри всё сжимается от страха, но я упорно всматриваюсь в темноту, пытаясь увидеть мотоцикл Таддеуса.
Вдруг на одном крыльце вспыхивает свет, и я притормаживаю, но Таддеуса возле дома нет.
Никого и ничего.
Должно быть, свет включился от датчика движения.
Я проезжаю мимо дома, продолжая смотреть по сторонам, но мотоцикла невидно. Минут через десять улица заканчивается, и я не знаю, куда мне ехать дальше.
Поплутав ещё с час по городу, понимаю, что уже не отыщу Таддеуса и, расстроившись, возвращаюсь в особняк.
Если уж не удалось узнать, куда уезжает Таддеус, то хотя бы смогу узнать, когда он вернётся.
Припарковав машину на том же месте где и всегда, прокрадываюсь в дом, устраиваюсь в кресле и… засыпаю.
Звук открывающейся входной двери будит меня. В окна уже льёт солнечный свет. Утро.
Я стараюсь не шевелиться, притворяясь спящей. Шаги Таддеуса, а что это он у меня нет сомнений, становятся всё громче и вскоре затихают возле моего кресла.
Я не шевелюсь.
Несколько мгновений он стоит рядом, и мне с каждой секундой становится всё труднее оставаться неподвижной.
Наконец Таддеус вздыхает и выходит из гостиной. Я слышу, как мужчина поднимается по лестнице, а потом наверху включается душ.
Открыв глаза, смотрю на часы. Семь тридцать.
Где же он был до этого времени?
Я потянулась, расправила плечи. Пожалуй, надо вставать и приготовить завтрак.
Сложив одеяло, убираю его в шкаф. Иду на кухню и открываю холодильник. Продуктов почти нет, но есть кусочек бекона и десяток яиц. Вот и отлично, приготовлю омлет. Это уж точно смогу.
Поджарив бекон, разбиваю яйца в миску и начинаю взбивать.
Увлёкшись процессом, начинаю тихо петь, но взглянув на дверь, вздрагиваю и прижимаю руку к груди.
Таддеус облокотившись об дверной косяк, смотрит на меня. В его взгляде пляшут озорные искорки, но улыбка не затрагивает его губ.
— Я не хотел тебя напугать, — говорит он.
На этот раз мужчина не скрывает лицо за низко надвинутым капюшоном и я, уставившись на него, открываю рот…
— Ваше лицо…
Он быстро отворачивается.
— Нет, я имею в виду... — отставив миску, подхожу к Таддеусу и, коснувшись его лица, поворачиваю так, чтобы он смотрел на меня. Кончики моих пальцев покалывает при прикосновении к его коже. И я с удивлением отмечаю, что глаза Таддеуса уже не опухшие. Синяки исчезли. И только на губах появились шрамы. — Вы почти исцелились… Но как?
— Просто это выглядело хуже, чем было.
Должно быть, на моём лице появляется скептическое выражение, и он поспешно добавляет:
— И я быстро выздоравливаю.
Я смотрю ему в глаза. Они завораживают. Удивительно ярко-зелёные, словно цветные контактные линзы, но что-то подсказывает мне, что это не так.
Я смотрю на его руку, которая была перевязана. Ран тоже больше нет, только лишь шрамы. Я провожу пальчиком по самому грубому, большому шраму и Таддеус отдёргивает руку.
Слишком много вопросов крутится у меня в голове, но я знаю, что он рассердится, если я их задам.
Так что решаю отступить. На время.
— Омлет скоро будет готов, — возвращаюсь я к плите и выливаю яичную смесь на сковороду.
Таддеус кивает и, кряхтя, входит в столовую.
Положив омлет и кусочки бекона на две тарелки, ставлю их на стол и вновь сажусь напротив Таддеуса. Он с жадностью набрасывается на еду, а я смотрю на него, ожидая одобрения. Таддеус кивает и продолжает есть.
И это вся благодарность? Ну ладно. По крайней мере, он не кричит на меня.
Взяв вилку, начинаю есть.
Но спустя несколько минут молчания, не выдерживаю.
— Вам больно?
Он удивлённо смотрит на меня.
— Что?
— Ваше лицо.
— Уже нет, — отвечает Таддеус, продолжая есть.
Я, откусив кусочек, задумчиво жую.
— А у вас есть семья?
— Нет, — раздражённо рявкает мужчина, подтверждая мои подозрения.
Мне бы остановиться и замолчать, но я не могу.
— Наверное, вам одиноко…
— Нет. Мне нравится быть одному, — рычит он.
— Но почему?
Мужчина пристально смотрит мне в глаза.
— Люблю тишину.
Тогда ладно. Намёк понят.
Замолкаю.
После завтрака, убираю со стола, мою посуду. Таддеус же, как всегда… ушёл в гостиную и плюхнулся в своё кресло.