«Нина-Ирина живет неподалеку от Девички, — преодолев первый рубеж, фантазировал Костя. — Она не бежит к троллейбусу и вообще идет не торопится. Такое впечатление, что отдыхает. Ну да, вышла подышать. Деньки-то стоят мировейшие!
Работает она или учится? Я встречаю ее в такой час, когда рабочий день еще не закончен… Учится! Скорее всего — учится! У нее и вид студентки. Наверно, с лекций идет…
А вдруг Нина-Ирина замужем? За каким-нибудь профессором лауреатом! А? Разлучила бабушку с дедушкой… Ну, нет, нет! Девушку с такими… с такими глазами не купишь за нейлоновые шубки. Да у нее их и нет! И что это за дичь лезет мне в башку? Ясно — она одна. А вот родители-старики у нее есть. Это точно. Есть и братишки с сестренками. Их даже много. Это ничего. Люблю пацанов. Но Нина-Ирина в семье старшая. И когда она уходит в институт, пацаны провожают ее, а потом ждут не дождутся…»
После всесторонней и детальнейшей проработки прошлого и настоящего девушки Костя почувствовал себя настолько к ней приближенным, что, завидев ее, тайно ликовал в душе:
«Я о вас, Нина-Ирина, кое-что знаю. А вы и не подозреваете…»
И он смелее глядел в ее глаза-озера. Девушка выдерживала его взгляд.
«А что, если и она так же сочиняет? Как-то меня назвала? Не Агафоном ли?»
Смеялся, счастливый.
Так шли день за днем, не нарушая порядка встреч молодых людей. Не зная друг друга, они уже были знакомы, и каждый из них чувствовал: вот-вот еще немного, самую чуточку — нужен только предлог! — и они однажды скажут:
— Добрый день!
— Здравствуйте!
Столица встречала весну. В руках у прохожих запестрели пахучие веточки мимозы. В сквере Девичье Поле в эти дни часто можно было увидеть двух молодых людей — юношу и девушку, остановившихся посреди аллеи, немножко смущенных, с трудом завязывающих разговор. Юноша ковыряет носком туфли грязный ноздреватый снег, девушка щурится от нестерпимо-яркого солнца, спустив с плеч на локти клетчатое пальто. Пар от асфальта и обогретых стен колеблет голубоватый воздух, деревья нежатся в его восходящих потоках, и пахнет уже оттаивающей корой лип, бражно-прелым дерном.
Иногда они приносят с собой в карманах хлеб и скармливают его воробьям. Это позволяет им побыть вместе дольше обычного.
— Глядите! Глядите! — показывает девушка на одного из воробьев. — Этот опять прилетел!
— Который?
— Да вот! Вот! — девушка смугла, худощава, стремительна в движениях, как стремительная ласточка, у которой нет ничего лишнего, мешающего полету.
— Как вы их различаете? Невозможно…
— Этого я всегда узнаю! Грудка у него широкая и держится он как-то с достоинством. Ишь академик какой! Прыг-прыг! Прыг-прыг!
И они снова крошат хлеб.
Воробьи стараются вовсю. Они довольны, топорщатся, драчливо налетают друг на друга.
— О-го-го, какой кусище потащил мой академик! — смеется девушка. — А что, если еще увеличить дозу?.. А вот этот — малюсенький — напоминает мне Петю Живкова. Был у нас такой ученик в классе. Выскочка. Учительница только спросит задание, а ему уже не терпится: «Я знаю! Я знаю!»
Выскочка тем временем схватил корку явно не по силам, отчаянно замахал крылышками, набирая высоту, и все-таки достиг карниза.
— Вот голубей я не люблю кормить, — неожиданно заявил юноша и тряхнул густыми волосами.
— Почему? — девушка вскинула на него удивленные глаза.
— Дармоеды! До того разленились, что и за город, в поля не хотят летать. Сдобное им теперь подавай из Елисеевского магазина!
Девушка смеется глазами, но слушает внимательно.
— В деревне голуби лучше. Те сами себе еду добывают. А эти со временем и совсем летать разучатся.
— Уж вы скажете!
— Точно-точно! Будут вроде домашних уток! Да вот, — и юноша, отступив в сторону, пропустил мимо себя полнотелую молодую женщину с лоснящимся лицом, всю точно налитую жиром. — На готовеньком не то что летать, и ходить можно разучиться. Ишь, уже одышка… — усмехнулся, провожая ее недобрым взглядом.
— Может, она просто больна, — сочувственно произнесла девушка.
— Больна? Уткой домашней стала — вот и вся причина! — и он швырнул остатки булки в словно взорвавшуюся кучу воробьев.
То ли оттого, что молодые люди подолгу топтались на одном и том же пятачке, то ли потому, что солнце тут припекало сильнее, только снег в сквере раньше всего растаял на месте их встреч — сначала небольшим кружком (земля выступала бурой овчинкой, кинутой им под ноги); потом стал расползаться, словно они стояли в самом центре весеннего таяния. Грязно-пенистые потоки зазмеились к вспучившимся прудам, вскрылась Москва-река, и по ее маслянисто-рыжей воде потянулись подновленные за зиму буксиры.
— Вы учитесь в медицинском? — спросил в одну из встреч юноша.
— Да… Вы откуда узнали? — удивилась девушка.
— Значит, узнал… — и он озорно, по-мальчишечьи улыбнулся. — Отгадал.
— Как это вам удалось?
— Очень просто. Вы недавно сказали «увеличить дозу», когда кормили воробьев… Да и где еще тут можно учиться? Целый медицинский городок. Даже улицы — Первая клиническая, Вторая клиническая…
— А где учитесь вы?
— Попробуйте тоже угадать.
— В строительном?
— Нет.
— В университете?
— Нет. Я отсюда далеко. В Тимирязевке.
— А-а… была как-то. В парк ездила. Там у вас тоже целый городок! И фермы, поля, питомники.
— Да уж зелени побольше, чем здесь. Одна Лиственничная аллея что стоит!
— Зато у нас Лужники близко и Ленинские горы!.. Погодите, а почему вы в нашем районе так часто бываете? — с некоторой подозрительностью спросила она.
— Товарищ у меня болен. Вот и навещаю. Конспекты привожу.
— А что с ним?
— Затемпературил как-то… Мы с Денисом — это тоже мой друг — ему и молоко кипятили с медом, и кагор давали. Не помогает! Вызвали врача — желтуха. Да какая-то редкая, — научный интерес представляет. Вот его и сюда.
— Чудаки! Разве можно больного желтухой поить вином!
— Так мы же не догадались. Ладо — кавказец, кожа у него смуглая, поди разберись. Теперь вот он лежит, а мы с Денисом на положении «смертников».
— Как это? — не поняла девушка.
— Известно! Ладо увезли, а нам градусник оставили, чтобы мы целый месяц температуру меряли. Как будто и мы тоже… чепуха, конечно!
— Можете заболеть.
— Сразу не заболели, так теперь ничего не стрясется!
— Да вы же не знаете, что за болезнь желтуха! Она инфекционная! Вполне можете! Где лежит ваш друг?
— Вон в том корпусе.
— Я там бываю на практике.
И на следующий день сообщила:
— Видела вашего Ладо. Ну чудак! Всех в палате смешит! — девушка не выдержала и звонко рассмеялась. — Есть у него бабушка Марико, а может, и прабабушка, совершенно допотопная старушка. Когда он начинает рассказывать, как она его учит уму-разуму, можно с хохоту умереть! Так и видишь ее! — примолкла на минуту и вдруг спросила: — Вас зовут Костей?
— Да. А вас?
— Ниной.
— Ниной?! — крикнул Костя, да так, что девушка выронила из рук папку. — Правда, Ниной?