— Отца своего за это поблагодари.
— Ты так думаешь?
— Да это же ясно, как божий день! Надломил он тебе настоящую-то вершинку!
— Отец меня очень любит.
— Одно другое не исключает…
— Вот так… — Нина пружинящими пальцами сталкивала руки перед собой и быстро разъединяла. — Так и живу до сих пор, не зная, что же во мне то единственное, самое сильное, без чего я — не я! — в упор глянула на Костю. — Ты представляешь для себя другую профессию?
— Нет.
Нина резко остановилась, поджидая Ладо и Дениса.
— Денис! А ты хотел бы себе другой работы?
— Другой? Зачем это?
— Ты же служил на флоте! Избороздить все океаны — это так интересно! Побывать в Полинезии, на Мадагаскаре…
— Не хочу, — категорически отказался Денис. — На кой черт мне зыбь морская!
— Ну а ты, Ладо?
— Я?.. — Ладо сморщил лоб и тяжело вздохнул. — Я, Нина, долго агрономом не проработаю.
Костя и Денис изумленно посмотрели на него.
— Меня, Нина, в тюрьму посадят.
— За что?
— За то, что я не удержусь и тресну кого-нибудь по башке, если мне под руку будут чушь говорить! Нет! Почему это так? Почему? — взорвался он и начал размахивать руками. — Мы изучаем землю! Так ее исследуем, как хирург человеческое тело! Но ведь к хирургу не лезут с указаниями — когда делать операцию и как ее лучше провести! Ведь правда — не лезут? Уж лучше бы мне тоже быть врачом.
— Даже неудачным? — спросила Нина.
— Что значит — неудачным? В медицине все строго! Есть признаки болезней, есть лекарства. Знай лечи.
— Почему же тогда врачи бывают хорошие и плохие?
— Плохих нет, есть нерадивые!
— Вот-вот! А нерадивость появляется там, где нет любви к делу!
Денис сильно хлопнул себя по шее и взъерошил пятерней волосы.
— Ты чего? — покосился на него Костя.
— Да разбередил он мне душу! — Денис кивнул на Ладо. — Ведь и в самом деле… Эх, братцы, и нахватаем же мы с вами строгачей мешок и маленькую котомку! — вдруг звонко и с какой-то непонятной восторженностью воскликнул он.
— Мешок — тебе, а котомку — нам с Костей! — подмигнул Ладо. — Ты парень дюжий, ну и иди на таран! А уж мы постараемся ладить… Сеять кукурузу в грязь? Пожалуйста! Свеклу растить на глине? Как вам будет угодно!
— Ну, оба заныли! — засмеялся Костя. — Ветер теперь дует в нашу сторону!
— Флюгер заведи — не ошибешься!..
Перекидываясь колкими фразами, снова вернулись в заполняющийся, как улей, зал. Шум быстро затихал.
— Нина, а что, если…
— Нет, нет! — она поняла его мысль с полуслова. — Теперь поздно! Прошло столько лет! Да разве я смогу, как Нечаева!
— И все же, если посоветоваться?
— С кем?
— Ну… Маргарита Алексеевна — это один голос. А пусть еще кто-нибудь скажет. Здесь, в Москве.
Нина задумалась. Вспомнила про композитора, к которому ездила со Стасем, и сказала Косте о нем.
— Так это же здорово! Известный! Уж он-то, конечно, определит, есть ли у тебя данные! Только как его разыскать? Поехать в Дом творчества?
— Не думаю, чтобы он все еще там жил.
— Нина, я разыщу его! Разыщу! Я все сделаю, чтобы ты с ним встретилась!
— Стоит ли… — и Нина подумала про себя: «Не будет он заниматься мной. Ведь он и тогда, честно говоря, просто выставил нас за дверь».
— Стоит! Попытка — не пытка! По крайней мере, ты услышишь еще одно мнение.
Сначала им казалось, что они в зале — огромном, непривычно пустом — одни, но по тому, как дирижер время от времени оглядывался назад, догадались, что тут есть еще кто-то. В седьмом ряду, с самого края, сидел грузный мужчина. Это и был композитор.
С каким трудом Костя разыскал его! Звонил в Союз композиторов, на квартиру, дежурил у концертных залов. Ему отвечали: «Виталий Львович занят», «Виталий Львович на пленуме», «Виталий Львович выехал за границу». И по тому, с каким значением все это произносилось, Косте начинало казаться, что его затея напрасна: Виталий Львович становился существом не совсем реальным. Все же Косте удалось связаться с ним по телефону. Это был поздний час. Трубку подняла жена, а потом подошел и он.
Глуховатый усталый голос вызвал у Кости во всем теле дрожь.
— Что у вас ко мне?
— Я… это… могу объяснить только при встрече.
— Вы музыкант?
— Нет.
— Ну, ладно, — подумав, ответил композитор и назвал час и театр, где его можно будет найти…
Дирижер, постукав палочкой по пульту, остановил хор. Заглянул в ноты и снова дал знак начинать.
Мелодия разучиваемой песни Нине показалась знакомой, особенно то место, где басы умолкали, а тенора и сопрано взлетали в немыслимую высь и там истаивали, как пар в синеве, после чего басы снова начинали рокотать. И казалось, что басы — это земля, а тенора и сопрано — летучий ветер, что свободно носится над ней. Уж не эту ли песню сочинял тогда композитор?..
В перерыве хористы разбрелись по освещенной сцене, кое-кто спустился в первые ряды партера, а Костя взял Нину за руку и повел к композитору. Тот, не видя их, грузно поднялся и совсем было уже исчез за тяжелой плюшевой портьерой, когда Костя остановил его.
— Здравствуйте, Виталий Львович.
— Это вы мне звонили? — спросил композитор, хмуро взглянув на них.
«Уж не ошибся ли Костя? К тому ли человеку он привел меня?» — Нина не узнавала композитора. Тот был заросший, взъерошенный, а этот весь какой-то гладкий, с тщательно причесанными волосами. Щеки отливают синевой. Но это был он! Он! Та же интонация голоса, та же прямота и некоторая грубоватость в обращении. Странно, что тогда, со Стасем, она была совершенно спокойна, — не потому ли, что ей ничего не нужно было от этого человека?
— Да, я звонил, — ответил Костя.
— Чем могу быть полезен?
— Вы не узнаете меня? — спросила Нина, чувствуя, что это не то, не те слова! Но с чего-то надо было начинать.
Композитор всмотрелся в ее лицо и ответил:
— Нет. Не узнаю.
— Я как-то приезжала к вам, со Стасем… В Дом творчества.
— А-а… феи-вдохновительницы? Так что же? Вы тоже пишете тексты? Давайте, посмотрю. С кем из вас я должен вести разговор?
— С ней, — и Костя подтолкнул вперед Нину.
— Я к вам не с текстами… Я училась музыке, пробовала кое-что и сама сочинять…
Лицо композитора поскучнело, он стал смотреть по сторонам.
— Где ваши ноты?
— У меня нот нет.
— Тогда о чем же говорить?
— Она вам сыграет! Виталий Львович!
— Ну, хорошо.
Нина поднялась на сцену, ощущая зыбкость пола, покачивание стен и потолка. Она — на сцене, она будет играть в настоящем концертном зале. Глянула в черноту, увидела на первых рядах хористов, с любопытством следящих за ней, и окончательно растерялась.
Сыграла несколько своих мелодий. Сыграла плохо. Торопливо.
Костя посмотрел на композитора — его лицо было равнодушно. Сознался самому себе, что и ему все то, что играла Нина, нисколько не понравилось.
— Ну… а еще… — буркнул композитор и, взяв что-то в рот, начал вкусно сосать.