В конце концов именно Августа намекнула, что им пора уезжать. Байрон, которому этого вовсе не хотелось, энергично махал платком, пока Августа не скрылась из виду, а потом, упав на сиденье рядом с женой, спросил, что она думает о другой А.
Томасу Муру он с гордостью сообщил, что Белл обнаружила «признаки беременности», но Аннабелла со своей стороны в тетради для заметок написала: «Мое сердце увяло, так что я даже забываю о еде».
ГЛАВА XVI
Когда Байрон с Аннабеллой переехали на Пикадилли-Террас, 13, в дом, который они арендовали у герцогини Девонширской, у него было два жгучих стремления — отделаться от брачной жизни и найти деньги для поездки за границу. Во время медового месяца в письме к Хобхаузу Байрон просит его надавить на бездействующего мистера Хэнсона и описывает свои финансовые проблемы:
Ньюстед должен быть продан без проволочек… Мои долги едва ли составляют менее тридцати тысяч — шесть тысяч некоему мистеру Собриджу… далее еврейский долг, в котором проценты превышают занятую сумму, потом долг еще одному еврею… торговцам… тысяча шестьсот фунтов Ходжсону, а также необдуманные траты — тысяча фунтов «наглому Уэбстеру»… три тысячи Джорджу Ли… Ну и необходимые расходы — безделицы, шлюхи, скрипачи.
Приданое Аннабеллы оказалось скорее гипотетическим, чем реальным, так как основная часть наследства могла появиться лишь после смерти ее дяди лорда Уэнтуорта. Однако Байрон опасался, что упомянутый баронет будет жить вечно, как и виконт, хотя оба были в преклонном возрасте. Тысяча фунтов в год, семьсот для него и триста ей на булавки. Эти деньги едва покрывали расходы на аренду дома. Кроме того, были лошади, карета, кучер, многочисленные слуги, напитки, ложа в театре Друри-лейн, куда Аннабеллу не приглашали. Он начал одеваться во все черное, чтобы подчеркнуть свой сокрушенный дух и благородное происхождение. Когда в издательстве Джона Меррея он встретился с Вальтером Скоттом, тот был потрясен благородством Байрона и его меланхолическим настроением. Они обменялись подарками, хотя кинжал, оправленный в золото, который преподнес ему Скотт, едва ли стал подходящим подарком для человека, который держит шпагу и заряженный пистолет у постели, а на Флетчера была возложена почетная обязанность не допускать, чтобы хозяин ими воспользовался. В ответ Байрон подарил Скотту большую похоронную урну, оправленную в серебро и наполненную костями; на ней была выгравирована цитата из Ювенала.
Какое-то время все внешние приличия соблюдались. Аннабелла в белом атласе наносила «свадебные визиты», ее приглашали «на чай» к королеве и представили влиятельным друзьям Байрона — политикам, поэтам и банкирам. Она посылала отцу лукавые описания этих визитов — семга не идеально свежая, бараньи волоски остались на отбивной, дружелюбие прикрывало «глянец зла».
Письма Байрона друзьям завершались привычным клише — «леди Байрон чувствует себя хорошо и шлет свои наилучшие пожелания», однако в стенах дома продолжал развертываться готический кошмар. Окружающая ее атмосфера добродетели, ее чувство непогрешимости, ее воплощенная совесть сводили его с ума, и временами, как Байрон признавался Хобхаузу, он чувствовал, что теряет разум. То, чему были свидетелями слуги на Пикадилли-Террас, едва ли приличествовало поступкам пэра: Байрон ломал мебель, вдребезги расколошматил свои золотые часы и винил в своих срывах всех окружающих, и прежде всего жену.
Визит Августы в апреле усилил напряжение. Близость, ребячье щебетанье, ночные ласки между братом и сестрой возобновились. Остается только пожалеть, что Аннабелла не избрала поэтическую форму, а прибегала к эпистолярной, описывая свои переживания: «Я обычно лежала, не смыкая глаз, прислушиваясь к шагам, от которых зависели мои надежды либо страхи… Эти шаги всегда выражали настроение, которое овладевало им. Это была либо походка страсти, когда он печатал шаги с непостижимой энергией, либо в ней отражались животный дух и смех, подтверждающий испытанное удовлетворение». Шагая взад-вперед по комнате наверху, в плену постоянного волнения из-за «ужасных мыслей», она даже допускала мысль, не вонзить ли ей один из кинжалов Байрона в сердце соперницы. После двухмесячного пребывания Августу попросили уехать.
«Сладость и горечь семейной жизни», — писала Аннабелла о первых, еще сносных месяцах брака, но, когда ситуация ухудшилась, ей пришлось подавить свою ревность и сдаться на милость Августы, «ее единственного друга», спросив, как долго еще ей придется все это выносить.