Гроб, украшенный шлемом и саблей, с которыми Байрон собирался штурмовать Лепанто, а также лавровым венком, был помещен в церкви Святого Спиридония. Горожане хотели, чтобы сердце Байрона осталось здесь, однако получили лишь легкие и гортань, которые были помещены в урну и вскоре выкрадены. В церквях и временных часовнях в оливковых рощах воины и горожане приходили послушать речи о величии Байрона, сына Греции, готовой принять его в свои объятья, чьи слезы омоют гроб с его телом и будут вечно изливаться на его бесценное сердце. Даже Стенхоуп, который к этому времени был в Далмации, забыл об их ссорах и стал весьма красноречив в письме Лондонскому комитету, утверждая, что Англия потеряла своего величайшего гения, Греция — своего благородного друга, но то, что осталось, — эманация блестящего ума.
Двадцать третьего мая забальзамированные останки перенесли на бриг «Флорида», направлявшийся в Англию, — по иронии судьбы тот самый бриг, на котором капитан Блакьер прибыл с первой частью денег от Греческого комитета.
Из Занта новости долетели до Неаполя к леди Блессингтон, до Флоренции к Ли Ханту и до Равенны к семейству Гвиччиоли. Письмо Мэри Шелли с соболезнованиями и все газеты скрывали от Терезы, пока ее отцу не будет разрешено покинуть Феррару, чтобы сообщить о случившемся ей лично, но у него не хватало на это мужества. Говорят, у Терезы появилось предчувствие беды, когда у порога своего дома в самое жаркое время дня она увидела свою давнюю школьную подругу.
«Фатальное сообщение» достигло Англии 14 мая и произвело эффект землетрясения. Голубой конверт с официальным письмом лорда Сидни Осборна был доставлен Дугласу Киннерду, а тот переслал его с курьером Хобхаузу, который, прочитав письмо, был «сражен горем».
Пришли также письма от Гамбы и Флетчера. Гамба писал, что Байрон умер на чужой земле, окруженный чужими людьми, но ни один человек не был столь любим и столь бурно оплакан. Флетчер, попросив извинить его ошибки, дал пространное описание последних дней Байрона.
«Байрон умер! Байрон умер!» — писала Джейн Уэлш своему будущему мужу Томасу Карлайлу, который горевал так, как если бы потерял брата. То же чувствовал и Виктор Гюго во Франции; там молодые люди в знак траура носили на шляпах креповые черные ленты. Поспешно написанное полотно, изображающее Байрона на смертном одре, было выставлено в Пассаже Фейдо в Париже; мимо него шли толпы, а газеты писали, что два величайших человека современности — Наполеон и Байрон — ушли из жизни в течение одного десятилетия. Школьникам задавали выучивать строфы из «Чайльд-Гарольда», Теннисон, тогда пятнадцатилетний мальчик, убежал в лес и нацарапал ту же горестную фразу на скале неподалеку от дома своего отца, священника.
Племянник Байрона капитан Джордж Байрон, седьмой лорд, приехал в Кент к Аннабелле и позднее говорил Хобхаузу, что оставил ее «в расстроенных чувствах» и что она хотела бы узнать о последних неделях жизни Байрона. Сэр Фрэнсис Бёрдетт сообщил печальную новость Августе в Сент-Джеймсском дворце. Августа цеплялась за ханжескую соломинку: из письма Флетчера она узнала, что милорд после первого приступа ежедневно во время завтрака клал на стол подаренную ею Библию. Похоже, это единственный засвидетельствованный случай, говорящий о том, что Байрон появился за завтраком. Хобхауз советовал ей не лелеять подобную уверенность: сам он считал, что Байрон не стал бы «в суеверных целях» использовать Священное Писание. Как преуспевающий молодой член парламента, Хобхауз сам себя назначил душеприказчиком Байрона.
И вот в этом огромном море горя и соболезнований нечто безобразное и непреложное маячило в отдалении. Затеял это нечто Хобхауз, а поддержал самым решительным образом Меррей: неудобоваримые мемуары «плейбоя» следует предать огню.
«Пережив первое ощущение утраты, я вознамерился, не теряя времени, исполнить свой долг, — сохранить все то, что осталось мне от моего друга, — его славу», — эти слова написал Хобхауз в своем дневнике. В то же самое время сэр Уильям Хоуп из уважения к леди Байрон послал ее поверенному Г. Б. Уортону письмо, указав, что будет очень жестоко и прискорбно, если ее светлость «подвергнется дальнейшим унижениям». Ощущение стыда и унижения связывалось с мемуарами Байрона, которые, как сообщил Хобхаузу Меррей, были написаны языком столь ужасным и возмутительным, что, будучи человеком чести, он не может их опубликовать.