— Скажи, а мы могли бы снова поехать в Алушту?
— Когда? И для чего?
— Не притворяйся…
Мне не хотелось ее обижать, не хотелось злиться, и все-таки я сказал совсем не то, что надо было сказать:
— Но для этого вовсе не надо ездить так далеко. Можно свернуть в ельничек…
— Останови машину.
Я остановил.
— Никогда, никогда я не ожидала от тебя такого примитивного хамства. — Вера открыла дверцу, но не вышла, а заплакала.
Терпеть не могу, когда плачут. И никогда не знаю, что делать в таких случаях — утешать или возмущаться? Я сказал:
— Может, пока что поедем дальше?
Вера прихлопнула дверку, перестала плакать, нахохлилась и отвернулась к окну. Я аккуратно включил скорость. Машина легко раскатилась на пологом спуске и на ста двадцати километрах пошла в гору.
Справа остались ремонтные мастерские, мы проскочили мимо картофельного поля, мимо одиноко стоявшей сосны, мимо голубого щита указателя, мимо частого елового перелеска…
— Что ж ты? — спросила Вера. — Или это не тот ельничек?
— Тот.
— Так что ж ты?
— Лучше в другой раз, чтобы без слез и с легкостью на душе.
— Замолчи, — сказала Вера, — очень тебя прошу: замолчи.
Я довез ее до подъезда горздрава. Перед тем как выйти из машины, она подкрасила губы, подправила ресницы маленькой щеточкой. И, прощаясь, сказала:
— Спасибо. А ты действительно постарел. Жаль.
Клава — Лесе
Лесик милая! За письмо спасибо, ты даже не можешь представить, как оно меня обрадовало и поддержало. Только вот совет твой даже и не знаю, как о нем писать… Я, конечно, не святая, тебе это известно, я от тебя ничего никогда не скрывала. Знаешь ты поэтому и то, что "требовать", как ты пишешь, я совершенно не умею. Наверное, это не достоинство, и, возможно, в мои годы стыдно писать про такое, но что делать, когда я всю жизнь умела только уступать… Врать не стану: уступала с большим или с меньшим удовольствием, но все-таки — с удовольствием. А вот агрессивности в моей натуре никогда, с первого и до последнего дня, не было. Сколько ни старайся, мне не сыграть той роли, которую ты мне рекомендуешь…
А потом: ну, допустим, я последовала бы твоей рекомендации и стала изображать требовательность, проявлять настойчивость, что он подумал бы обо мне? Скорее всего, что я стараюсь скрыть или искупить какую-ту вину перед ним или что я просто с ума схожу на старости лет?..
Ты, Лесик, умница, писала от чистого сердца, я знаю, но только так, как ты рекомендуешь, я не сумею.
Новостей пока никаких нет. Внешне все распрекрасно, а на душе тоска и тревога. И что-то плохое должно обязательно случиться. Чувствую, жду, хотя толком ничего объяснить не могу, да и не пытаюсь.
Очень хотелось бы повидаться.
В письме всего не расскажешь.
Может, выкроишь время и приедешь к нам?
Приезжай! Клава.
Дома было, как всегда, прибрано. Над обеденным столом темно-бордовым снопом топорщились гвоздики. На ящике телевизора лежала записка:
"Милый, в холодильнике есть ветчина и сосиски. В белый кофейник засыпан кофе, только залить кипятком. Если хочешь поесть основательно, бульон в голубой, а лапша — в маленькой дюралевой кастрюльке. Разогрей. Позже позвоню. Кл.".
Я смотрел на аккуратные синие буковки, выведенные рукой Клавы, и непонятно почему чувствовал, как во мне подымается волна тоски и раздражения.
Ветчина в холодильнике.
Лапша в маленькой кастрюльке.
Алеша в институте.
Флоксы на столе.
Возможны варианты:
В холодильнике — колбаса.
В кастрюлечке — рис.
Алеша на тренировке.
На столе — розы…
Ну а, собственно, чего я хочу? Чтобы в холодильнике было пусто? Чтобы в немытой посуде суетились тараканы? Чтобы на столе лежала старая газета?….
"Ты свинья", — сказал я себе и прилег на диван.
Лежал, смотрел сквозь балконную дверь на голубой прямоугольник неба, очень чистого, по-летнему высокого, слегка вылинявшего, старался не думать ни о чем определенном и вместе с тем думал обо всем сразу.
Почему мне все чаще и чаще хочется сказать Клаве: милая моя, хорошая, образцово-показательная жена, ты замечательная, превосходная женщина, но я, извини меня, пожалуйста, по горло сыт и твоим вниманием, и твоей круглосуточной заботой обо мне. Скорее всего ты в этом нисколько не виновата, но и я не виноват… Все хорошо в меру — даже шоколадом, даже зернистой икрой, да любым наилучшим харчем можно облопаться…
Постарайся понять, Клава: и хорошего не должно быть слишком много…
И безо всякой связи с предыдущим мне вспомнился вдруг далекий гарнизон, где начиналась моя авиационная служба.