Собственно, ничего определенно плохого о капитане я сказать не могу. Старик тридцать пять лет на мостике, хлебнул на службе всякого: и в плену у Франко в тридцать шестом году сидел, где его сначала морили голодом, а потом травили крысами в затапливаемой камере, воевал всю Отечественную, тонул… Словом, биография — хоть роман пиши! Когда мы только познакомились, он спросил:
— Вы Грина Александра Степановича уважаете?
Вопрос оказался неожиданным, и ответил я достаточно неопределенно, в том смысле, что романтическая литература мне вообще не импонирует, хотя…
Капитан перебил меня:
— Все, что написал ваш Грин, — сплошная бульба.
Но за слова: "Море и любовь не терпят педантов" — памятник ему поставить надо.
После такого вступления я как-то сразу проникся к капитану почтением, а потом стал присматриваться и вижу — нелюдимый, грубый, желчно-насмешливый. На днях вот раскричался на матроса, за что, я даже не знаю, и кто из них двоих был прав, судить не могу. Матрос молчал-молчал, а потом огрызнулся:
— А чего вы на меня кричите?.. — Что-то он еще хотел сказать, а капитан как рявкнет:
— Кричу и буду кричать! Или мне на тебя, дурака, молиться прикажешь? — Плюнул под ноги, повернулся и ушел.
Может, это мелкий случай. Так, чепуха. Только у меня очень уж тягостное ощущение осталось. Тем более что перед этим, в порядке приобщения к морской службе, я читал "Устав службы на судах Морского Флота Союза ССР". Там, в этом уставе, есть параграф 61: "Капитан является полновластным руководителем и организатором работ на судне, доверенным лицом Советского социалистического государства, лицом, которому полностью вручено судно, жизнь людей и поручено единоличное управление".
Что ж выходит? Ты не от себя на человека орешь, а от имени Государства! По-моему, так не годится.
Подвернулся случай, и я высказал капитану, что по этому поводу думаю, а он усмехнулся, он всегда усмехается, и сказал:
— Теоретик! Права не могут быть шире ответственности, а ответственность шире прав. Соображаешь? Отвечаю за все и за всех я один, а что — могу? Что? Вот если бы мог разгильдяя и обормота согнать с борта в первом же порту, тогда бы и кричать ни на кого не требовалось… А так попробуй — воздействуй на дурака, когда ему и море и служба до лампочки… Он ведь для чего плавать пошел? За гроши…
— Что же, все за гроши плавают? — усомнился я.
— Почему? Конечно, не все. Так я, между прочим, на всех подряд и не ору. Только на отдельных и только в исключительных случаях. Когда терпение лопается. Или я, по-твоему, что — железный? У меня тоже нервы.
Вот и разберись, кто прав, а кто виноват. Да-а, лю-ди-то не в две краски — белую и черную — смотрятся, люди — с оттенками. И сразу не скажешь даже, в ком светлая, а в ком темная красочка преобладает. Пожалуй, лучше не спешить с этим.
К капитану я отношусь без особой симпатии. То он говорит вполне понятные вещи, например:
— Быть богатым и каждый день сытым, что греха таить, — приятно… но скучно. — А то вдруг разведет такую философию, что и не сообразить — шутит он или всерьез: — К жизни, — говорит, — надо относиться просто: сел за стол — играй. И пусть заранее известно — выигрыша не будет, все равно соображай, передергивай и старайся продержаться подольше… Вот так! А банкомет — судьба…
Попробуй разберись.
Впрочем, не моя это забота — разбираться. Хватит, я уже с Фурманом наразбирался. Теперь мое дело — сохранять "чемоданы" и регистрировать поведение блоков. Пока что, надо заметить, все хозяйство ведет себя вполне прилично. И трудность одна — почти все проявляют большее или меньшее любопытство к моему багажу. А что сказать? Как объяснить? У меня просто не хватит таланта растолковать, а у них — подготовки, чтобы разобраться в технической сложности нашей аппаратуры.
И громких слов произносить не хочется, а как обойтись, когда наши установки действительно предназначены для будущего, и область их применения — Вселенная.
А ребята спрашивают:
— Ну, положим, судовая рация откажет, сможешь ты своими средствами помочь?
Или:
— А пеленговаться твоей техникой можно?
И приходится отвечать: нет.
Ну, чем я виноват? Правда, ведь не для того мои блоки предназначены. А у людей делаются разочарованные и насмешливые лица: дескать, чего этот дурак тут болтается, если его коробки ни на что не пригодны?