Ладно, об этом толковать — только расстраиваться…
А сегодня первой помощник спросил, какое отношение я имею к тому Габову.
— К какому тому? — вроде не поняв, поинтересовался я.
— К летчику-испытателю… — И пошел чесать выдержками из биографии отца.
Сначала я хотел ответить, как часто отвечаю:
— Мы даже не однофамильцы, — но передумал и сказал: — В некотором смысле родственник.
И он впиявился:
— Давай проведи беседу с личным составом, расскажи что-нибудь о воспитании мужества на конкретных примерах.
Понятное дело, я начал отказываться. Интересно, что бы я стал рассказывать о мужестве летчика-испытателя Габова? Что я знаю и какое имею право толковать об этом?
Вообще, как ни странно, но о родном отце я помню самое несущественное.
Было мне лет двенадцать, пришел он вечером домой, долго копался в ящике с инструментом, а потом вдруг спросил:
— Мужик, денька на три со мной на Волгу слетать не хочешь?
— Когда? — почему-то поинтересовался я, хотя был готов тут же нестись на аэродром.
У отца сделались хитро-насмешливые глаза, и он очень серьезно сказал:
— Если тебе дела позволяют, скажем, завтра утречком мы б вылетели, а в воскресенье вернулись.
Странно, я ведь понимал, что отец подсмеивается надо мной, но все-таки не сказал сразу — хочу, а спросил еще:
— Куда надо лететь?
— Если не возражаешь, в район Горького.
Возражать я не стал.
Мы летели на стареньком Ли-2. Отец пилотировал с правого сиденья, а я, лопаясь от гордости и воображая черт знает что, сидел в кресле командира корабля. Сам по себе полет не очень нравился — машину довольно сильно болтало, и меня мутило, кроме того, в кабине было жарко, противно воняло бензином, но все-таки я чувствовал себя жутко важным, и это было приятно.
Почему наш Ли-2 должен был находиться на аэродроме целых три дня, я точно не знаю, кажется, на машине что-то устанавливали или заменяли, во всяком случае, отцу, штурману и мне делать там было нечего, и мы поехали в Василево, на родину Чкалова. Сначала рыбачили и ночевали у костра, а потом отец повел меня в дом-музей Валерия Павловича.
И самолет АНТ-25 — здоровущий такой, с длинными красными крыльями, и вся атмосфера чкаловского дома производили впечатление и запоминались, но все затмила копейка.
Среди множества экспонатов в стеклянном шкафу было выставлено обмундирование Чкалова, в котором Валерий Павлович летал через Северный полюс в Америку; там же, на красном бархате, лежали наручные часы, перочинный ножик, кажется, еще — кошелек и отдельно копейка, обыкновенная потускневшая копейка.
Экскурсовод, некрасивая худая женщина, бойко рассказывала:
— Когда Валерий Павлович перелетел через полюс и очутился в Америке, он случайно обнаружил эту завалявшуюся в кармане копейку. Каким-то образом про копейку узнали репортеры и написали в газетах: вот-де, самая необыкновенная монетка на земле, монетка, побывавшая на полюсе! И сразу посыпались предложения от коллекционеров редкостей — двадцать долларов, пятьдесят, сто предлагали они за эту уникальную копейку.
— Не продается! — сказал Чкалов и привез монетку домой, в Россию. Вот так и попала эта единственная в своем роде денежка в наш музей, пережив своего знаменитого обладателя, так превратилась она в бесценный экспонат…
Может быть, это покажется странным, но о Чкалове я знал не так уж много. Отец отзывался о нем сдержанно. Запомнилось, как он при мне сказал какому-то человеку, вероятно, газетному корреспонденту, долго выспрашивающему отца об авиации:
— А кому нужны ярлыки? Лично я не знаю, какой меркой определяют, кто великий летчик своего времени, а кто просто хороший. В моем представлении летчики бывают надежными и не вполне надежными…
Но тогда, на Волге, копейка произвела, видать, и на отца впечатление. Он долго ее рассматривал, а потом сказал мне:
— Запомни, мужик, не все продается. Не все.
Кажется, только теперь я начинаю понимать, какой смысл вкладывал отец в это "не все".
Кино кончилось. На палубе прямо-таки конский топот.
Вообще это здорово придумано — деревянные подошвы с ремешками вместо рабочих ботинок: и горячей палубы бояться не надо, и по воде топать удобно, только гремят — страшное дело.
Интересно, кому это капитан опять мозги вправляет? Надо же — и тут в каюте слышно:
— Что-то умишком ты, брат, похудел, а рожу нажрал, замечаю, на велосипеде не объехать!..
Теперь я жалею, что мало к отцу тянулся, мало жизнью его интересовался. Наверное, и он про это думал — почему у нас с ним дружбы не получалось, а так только — доброе утро, как дела, спокойной ночи…