Мелко? Пожалуй.
Но что делать, если я так чувствую и так думаю?
Едва ли я стану кому-нибудь рассказывать об этих соображениях, но их не скрыть от себя.
Допустим, что она приедет.
Представить нашу встречу, день-другой в Одессе и обратную дорогу в Москву нетрудно. А потом?
Что потом?
Об этом думать не хочется. Тем более что никакого серьезного, так сказать, стационарного "потом" я не в состоянии придумать.
Вывод?
Вероятно, вывод может быть один — никаких радиограмм посылать не надо. Это решение — от ума…
Когда-то в популярной авиационной книжке я прочитал описание слепого полета. В частности, там было сказано: в силу несовершенства человеческого вестибулярного аппарата, заведующего поддержанием равновесия нашего тела, человек, не видящий окружающей среды, не может объективно судить о своем положении в пространстве. Поэтому слепой полет может производиться только по специальным приборам, которые показывают летчику фактическое положение машины в небе. Дальше речь шла о том, что усвоить принцип действия приборов просто, а научиться подчиняться их показаниям трудно. Это я понял плохо. Как так? Если я умею читать показания часовых стрелок, например, то какие еще трудности могут быть в определении времени? Спросил у отца. И тот сказал:
— Это хитрое дело — слепой полет. Вот глядишь ты на креномер и видишь — самолет наклонен вправо. Казалось бы, все ясно. А в то же время у тебя такое ощущение возникает, будто ты левым плечом к борту приваливаешься. Разум велит — действуй в соответствии с показаниями прибора, а руки так и норовят следовать указаниям обманутого инстинкта.
Я не летчик и мудрость эту могу постигнуть, к сожалению, только теоретически, принять на веру. Вот ведь дурацкое положение — все, все я понимаю и возразить решительно ничего не могу, а уверенности, что поступлю разумно, как надо, а не наоборот, нет.
Неужели я просто тряпка? Неужели вот так и проявляется бесхарактерность?
А с другой стороны…
Вот мы приходим в Одессу, минуем Воронцовский маяк и швартуемся к пирсу. Всех встречают, всем улыбаются… И среди встречающих Зоя… Надо думать, она сумеет подать себя!
Могу представить, как выпялит глаза стармех, да и выраженьице капитана нетрудно вообразить…
Но не в этом дело.
Вечером мы вдвоем ходим по Одессе и, может быть, первый раз в жизни разговариваем серьезно. О чем? О жизни, о людях, о том, что я увидел и понял, и о том, что я увидел и не понял…
Ну, что я знал раньше о голоде, например?
Считал — в животе бурчит, значит, голодный… А теперь? Я видел ребятишек, которые чуть свет выходили из джунглей. Они паслись там. Я видел взрослых, для которых горстка сваренного в воде риса — праздничная еда… Я видел, как ложатся на землю люди, чтобы уже не встать…
Какими представлялись мне угнетенные, забитые, нищие колониального Востока?
Прежде всего силой, способной немедленно сокрушать вековые устои несправедливости, бороться против нищеты и голода… И как плохо соединяется это представление с тихим покорством рикш, упрямо предлагающих свои услуги и не понимающих, почему мы, представители другого мира, отказываемся пользоваться их экипажами.
Только разве обо всем этом поговоришь с Зоей?
Скорее всего она усмехнется, скривит губы, перебьет меня и огорошит какой-нибудь готовой мудростью из чужого репертуара. А может и просто сказать:
— Алешечка, детка моя, но неужели я летела сюда, в Одессу, отпрашиваясь с работы, мороча голову Фурману, чтобы слушать эту жалостливую политинформацию? Или ты нисколько не соскучился без меня?..
Мама, вот кто стал бы меня слушать. И не перебила бы, и, уж конечно, посочувствовала чужому горю. Эх, не так что-то у нас, почему?..
Кругом вода и вода, а на мачте сидит… попугай! Не понимаю, откуда он мог взяться, как долетел до нас и, главное, зачем? Ведь попугай, насколько я знаю, птица вовсе не морская, и в океане ему делать совершенно нечего.
А красив!
Говорят, попугаи триста лет живут. Невозможно представить, что вот эта зелено-сине-красная птица ровесница моему предку, жившему при… Екатерине Второй. Обалдеть!
И тут я почему-то решил: во-первых, океан мне надоел, во-вторых, надо пойти к ребятам из машинной команды и найти себе полезное занятие, иначе недолго и свихнуться от этого бесконечного самоанализа.
Прогрохотав по железным ступенькам трапа все пять маршей вниз, я очутился в душном, горячем царстве стармеха и увидел — ребята снимают один из водонасосов. Мое незапланированное появление восприняли дружески-иронически: