Рад, что скоро весна. А то чудится чо-то чудовищное в этом вечно угнетающем феврале, его последней жутко неудачной неделе. Я бы хотел оказаться рядом с тобой, только как-то стыдно, вяло, громоздко. Прости за то, что скажу тебе. Мы с твоей мамой -- как это произнести, написать... -- разводимся. Маша..."
-- Что?! -- Лианова уронила журнал на пол и вскочила с тахты. -- Очумели что ли?
Лань подбежала.
-- Маша, что случилось? Кто-то заболел?
Лань красноречиво волновалась и не сводила своих ланевых глаза с дочери Лианова.
Машка цыкнула в сторону, как она обычно делает, когда что-то дико выводит её из себя и заводила длинными "коготочками" по продолжению письма Василия Олеговича.
" Маша, мне очень жаль, но моей вины здесь нет! Твоя мама выбрала... как сказать... другого и объяснила мне это. Кажется, она выходит за него замуж, за охранника -- того, кто дарил её кремовый листопад -- тот из брюле, как она любит. Короче, любимая моя, мама... мама уехжает от нас и не говорит куда. И дело не в её вечных кулинарных пристрастиях, а в каком-то непонятном всплеске. С ним... Рядом с ним она считает... чувствует себя молодой, ну, моложе себя чувствует и мне очень жаль, что она принимает такие квашеные решения да так скоро. Я не совсем понимаю свою жену -- твою мать. Она, вроде как выбирает его, а не нас с тобой. Это такая же дикость, как тот Ягуар на колёсиках, который она выпросила у меня на день Святого Валентина. Это очень страшно. Страшно за тебя, моя дочка. Только сейчас понимаю, как люблю тебя... и то, как никогда не любил -- ПРОСТИ! -- Лианову. дело в том, что она увела меня (твоими жаргонизмами) от другой женщины и ... у тебя есть сестра. вы с ней почти ровесницы. Она очень красива! Очень умна! Только Вы мало похожи... Но я люблю Вас обеих одинаково, настолько что как только разберусь с проблемами на фирме, вернусь к тебе и мы будем вместе. Я никуда от тебя не уйду. Я никогда тебя не оставлю! Я люблю тебя"
На этом письмо обрывалось. Маша скомкала письмо в кулак и сжимала пальцы так сильно, что от ногтей, врезавшихся в кожу появились следы на холме ладони, который Луна называет Холмом Венеры.
Лань стояла и молча смотрела, как Машка с неистовым несвойственным ей воплем пытается отдирать нарощенные ногти, рискуя сломать пальцы. Тушь превращается в подтеки тут, там, повсюду. Машка проводит по лицу белым шелковым рукавом и на нем остаются темные кляксные следы.
-- Кто-то умер? -- спрашивает Лань, обнимая девушку.
-- Оксана Лианова. Она... она умерла.
НИКОГДА ВМЕСТЕ
Продолжение
I. В лавке
Размытое небо глядело на Луну могущественным. Что-то во взгляде неба на Фресокову сбивало с толку, а что-то ближе и понимающе. Как вьюги. Они путают следы, но перед этим целуют тебя ледяным ветром в обе щёки, оставаясь.
Февраль выдался диким и если сравнить его с птицей, то видимо всё-таки Орёл. Фрескова с детства любит птиц, всех птиц и если бы она не училась на своём факультете, то непременно стала бы орнитологом. Но Орлы всегда производят на неё странное впечатление. Эта несопоставимость внешней неприбранности и нескончаемая злоба производят такой ужас, что -- нет! -- Луна не будет сравнивать февраль с орлом. Пусть февраль будет похожим на пломбир -- ледяной пломбир, который все вкушают по-разному: один -- большими ломтями, другой -- кусками, -- третий -- талой лужицей. Талые лужицы -- это про Фрескову. Она всегда растапливает мороженое из-за частых ангин и опаски потерять голос.
Впрочем, всего неделя и грачиный март -- спелый, морозный, метельный, но март. Март так похож на первую часть второго концерта Рахманинова. Но ведь и июнь тоже сливается с первой частью второго концерта Рахманинова, как с собствненой тенью... Наверно, от особой любви. Всё лучшее в мире от особой любви.
Правая нога поехала по льдистой поверхности замёрзшей лужи, но девушка задержалась при помощи левой ноги, сильно уткнув нос сапога в ледовое зеркало.
-- Чёрт! -- вырвалось у неё.
Корочка льда тянулась мимо букинистической лавки, где судя по-всему продавали или обменивали старые, потрёпанные книги. Неожиданно, Фрескова остановилась. Улыбнувшись своим мыслям завернула в лавку и окончательно уверив себя в том, что книгам под её кроватью нужны новые или новые древние, она почти влетела в деревянную дверь и остановилась как вкопанная.
Знакова решила ехать домой. Она разворошила всю свою одежду и постоянно повторяла:
-- Всё нелепо! Всё более чем нелепо!
Она постоянно вытирала губы, словно так могла бы навсегда стереть Челяева. Лань заглянула в комнату и увидев мятежную Надю, вырывающуюся из мысленных оков о Рафинаде, ка Феникс из пламени, прикрыла дверь за спиной и села на маленький пуфик Лиановых.