Анухрей смотрел Христине в глаза и видел, что мученическим синим огнем в них светились слезы. Ему было жалко ее, да только не знал, как успокоить. Все шептал:
— Не плачь… не плачь, Христечка!.. — А у самого катились слезы по щекам. Он незаметно вытирал их шершавой ладонью и шептал: — Не плачь, Христечка!..
Они не помнят, сколько шли в село. У околицы, над речкой, стояла хатеночка Анухрея, которую он сложил, когда вернулся из партизан. Эта хатенка была так мала, что удивительно, как он, такой большой, помещался в ней даже один. Стояла как сруб для колодца, прикрытый дранковой шапкой. Но дверь своего жилья Анухрей радушно распахнул перед спутницей. В хате он принялся хлопотать. Из солдатского прокопченного мешка вынул не совсем чистую скатерку и застлал столик на козлах. Христя села на табурет и молча облокотилась на стол. А Анухрей хозяйничал. Из деревянной дежи, стоявшей в углу, вынул он полкраюхи черного хлеба и ломтик сала. Раскрыв большой кривой нож, который, видно, сам выковал, откроил ломоть хлеба и, прикрыв его пластиночкой сала, положил перед Христей. Со вкусом стал есть и сам.
Она долго сидела молча. Потом медленно взяла хлеб с салом и начала есть.
Долго Христя молча ела, а он озабоченно поглядывал и радовался, что она оживает. Анухрей ничего не сказал ей, как будто она сама должна знать, что делать, и ушел со двора.
Через несколько минут раздался тонкий, переливчатый звон, он долетел в маленькую хатенку из колхозной кузни.
Христя встрепенулась. Глянула во двор. Оттуда желтый лучик пробежал по ее бледному, измученному лицу. Где-то далеко, будто отозвавшись на звон кузнеца, загудел трактор.
Христя вздохнула, поднялась, нашла в углу свежий березовый веник и стала подметать хату.
ПОЧТАРОЧКА
Вот уже второй год, как носит Зоська письма и газеты в свой колхоз. И хотя за спиной у нее туго набитая сумка, она никогда не жалуется, что тяжело. Потому что не чувствует тяжести. А идти не близко. Целых семь километров. Да что молодой девушке такое расстояние. Выйдешь из села, пройдешь сперва вдоль речки да на взгорок, а там уже хаты первой бригады, поздороваешься с людьми, поболтаешь — и дальше через лесок во вторую деревню. А там лугами и домой, в самый центр, к правлению. Кто ни встретится по пути, любуется девчиной. Маленькая, складная Зоська так стремительно шагала по утоптанной тропинке, что ее непокорные белокурые волосы, выбившись из-под берета, развевались даже без ветра. Встретится девчина с ровесниками, подразнит, что есть для них письмо, да она не отдаст и, смеясь, топает в своих черных сапожках дальше.
Так было всегда. А вот уже несколько дней Зоська вдруг заметила, как стала для нее скучнее дорога. Кто-кто, а она-то знала, в чем дело. Нет письма от Яся. Который уже день, как ушел в армию, и — ничегошеньки. Может быть, для кого-нибудь это и недолгое время, но когда девичье сердце живет любимым каждую минуту, и несколько дней — слишком много. Вот и сегодня всегда стремительная Зоська медленно шагает по тропинке, приятные воспоминания перемежаются внезапно тревогой, завладевают душой, и она живет одним только Ясем.
Вспоминает Зоська, сколько раз Ясь ходил с нею этой дорогой. Встретится будто невзначай и всегда находит какую-нибудь причину, да Зоська и так все понимала… И это тешило ее сердце. Даже то, что Ясь, растерявшись при встречах, не всегда складно вел беседу, ей нравилось. Да она и не ждала от хлопца особых разговоров. Был Ясь трактористом и чаще всего говорил о тракторе. Но все же хотелось, чтоб он ей сказал то, чего она так ждала…
Вот и теперь, на выходе из рощи, что на взгорке, неподалеку тихонько поджидали ее тот клен с березкой… Зоська вспомнила и даже закраснелась. Тут однажды он остановил ее. Взял за руку. А потом крепко обнял и закружил так, что даже слетела у Зоськи сумка с плеча и рассыпались письма. Смутившись, Ясь неловко подбирал их с земли. А потом, по дороге домой, так и не сказал, что любит, только обещал, что будет писать из армии, куда уходил назавтра. Зоська не услышала от Яся тех волнующих слов, которых ждала, лишь глаза и дрожащие губы его, когда прощался, обо всем ей сказали.
Как-то, проходя с очередной почтой мимо клена с березкой и вспомнив ту, самую дорогую ее сердцу, минуту, Зоська подумала: клен — это Ясь, а березка — она. И теперь, поравнявшись с ними, она вдруг, обращаясь к клену, сказала шутливо:
— Добрый день, Ясь!.. Что же ты забыл обо мне?
И вдруг испугавшись, не подслушал бы кто, даже отбежала от этого места. Оглянулась. Легкий ветерок шелестел кленовыми листьями, как бы подтверждая, что Ясь услышал ее слова, и Зоська веселей зашагала дальше.