— А Юзефа? — поддразнил его один из хлопцев.
— Молчи про Юзефу! Она совсем в другом конце живет.
— А чего ты, Даниэль, так перед панами и подпанками расстилаешься?.. — нападал на него все тот же, что попрекнул Юзефой.
— Я не расстилаюсь, знаете-смекаете, — спокойно отвечал Донька, — а изучаю их, чтоб уметь с ними говорить, когда придет время.
— А про что ты с ними говорить собираешься?
— А вот про что, — степенно отвечал Донька и раскрыл — шел снег — свой черный зонтик, — вот что я им скажу: «Бог у нас один, знаете-смекаете, панове?» — «Один», — наверное, ответят они. «Солнце у нас одно?» А что еще они могут сказать. «А земля? — я их спрошу. — А почему она неровно меж нас поделена?..» Я не дам им передыху! «Давайте, знаете-смекаете, по-доброму поделимся. Вы лишки нам отдайте, а вам еще останется».
— Так ты думаешь, что паны об этом с тобой беседовать будут?.. — спросил кто-то.
— Я их уговорю! — настаивал наш мечтатель.
— Сломают они твой новый зонтик на твоем же горбе, — твердо заявил тот же насмешник.
— Ну тогда я, знаете-смекаете, обращусь к богу!
— Эх, Донька-Донька, Даниэль ты, Даниэль… — слышалось еще среди хлопцев. Но споры прекратились, потому что на большой прогалине среди дремотного леса засветились огоньки нескольких хат бушанских хуторов.
В довольно просторной хате Антона Шаверновского было немало молодежи. Ядвися и Анэлька, молодые хозяюшки, в белых платьях порхали, как мотыльки, меж шумных хлопцев и девчат. Хлопцы, среди которых я заметил и Фельку Боцяновского, того, что увел от Доньки Юзефу, видно, были не слишком довольны, что пришли наши. Обижать же, должно быть, не собирались, тем более что сам Антон Шаверновский, обратившись к Доньке, радушно сказал:
— Проше, проше!.. К нам!..
В углу отдыхали скрипачи, цимбалисты и бубенщик, которые, видно, только недавно кончили играть, потому что еще вытирали потные лица.
Наш Даниэль, когда его поприветствовал сам Шаверновский, чтоб не остаться в долгу, как-то особенно деликатно изогнув шею, обратился ко всем, но главное, должно быть, к Ядвисе и Анэльке:
— Разрешите представиться, могу ль я вам понравиться!..
И хотя в ответ послышались и смешки и хмыканье, он, сняв бекешу, присел на край длинной скамьи. Хлопцы разошлись кто куда, каждый приглядываясь, кого пригласить на танец.
Вскоре музыканты заиграли и все стали танцевать краковяк. Я заметил, что Донька идет в паре с девчиной повзрослев, чем другие. Когда пригляделся, увидел, что у них неплохо и выходит. Даже Донькин приковыл в тесном кругу не был так заметен. Может быть, на него никто бы и не обратил особого внимания, если б он то и дело не выкрикивал на всю хату:
— Анонс!.. Анонс!.. — видно, и сам не понимая, что это значит.
Но этот возглас то ли нарочно, то ли в самом деле по-своему понял Фелька Боцяновский. Когда краковяк кончился, он подошел к Доньке и с угрозой спросил:
— Кому в нос? Кому в нос ты дать собираешься?
— Пардон! Пардон!.. — завертелся на лавке Донька, но ссоры не вышло, потому что сам хозяин, подойдя к Фельке, что-то ему шепнул и отвел в сторону.
Донька по этому поводу, а может, потому что пригласил он на первый танец, как выяснилось, не паненку, а наймичку Шаверновских, сидел хмурый. Зато, когда заиграли вальс, он сразу же направился в угол, где отдельно сидела смуглая хорошенькая паненка, и, сказав свое неизменное:
— Разрешите представиться, могу ль я вам понравиться? — пригласил ее.
Танец они начали почти первыми, в хате было еще просторно. Все поглядывали в их сторону. Вскоре хихиканье и едва сдерживаемый смех понеслись отовсюду. Дело в том, что хромой Донька, не зная о том, пригласил на танец хромую барышню, и хромала она на ту же ногу. И стали они ковылять в разные стороны, собираясь сделать круг по хате. Под общие насмешки посадил Донька свою панну на лавку, без конца повторяя «Пардон!.. Пардон!..», и уже не отважился больше танцевать.
Но не мог он долго оставаться без общего внимания и потому, когда сделали перерыв между танцами подольше, заговорил, чтоб все слышали:
— А я, знаете-смекаете, в Петербурге вон какие танцы видел. Ей-богу, не вру, Панове, панны… А какие сличные паненки голыми пляшут, и паничи тоже… а ноги задирают, пардон, знаете-смекаете, ну прямо-таки аж до потолка.
Все удивленно смотрели на Доньку, а девчата даже прикрыли платочками личики, и только кое-где слышался смех хлопцев. А Фелька Боцяновский все наливался злостью. Он бы, может, что и сотворил недоброе, когда б сам Антон Шаверновский не подошел раньше его к Даниэлю и не сказал решительно: