— Сам ты спекулянт… Я эту муку, может, горбом заработал… через служебную организацию…
— Рассказывай… знаем мы вашу организацию…
И оба ворча исчезали во мраке.
Около одной калитки старушка остановилась.
— Ну, я пришла… А ты куда?..
— А я к вам, стало быть, мамаша, в гости…
— Нашел время угощаться.
— Да мне вашего угощенья вовсе не требуется… Я просто к вам, чтоб засвидетельствовать свое почтение…
— Ну… ладно…
Человек в белой шапке захохотал.
— Любезности большой от вас я не вижу.
— Зубоскал ты.
Варвара Петровна вошла во двор и дернула звонок у входной двери.
— Крыльцо-то починить надо… Ишь все подгнило… Разрушенье во всем удивительное.
— Кто? — крикнул за дверью грубый женский голос.
— Свои.
Загрохотал тяжелый засов.
В темных сенях было холодно и пахло стылым дымом. Человек в белой шапке чиркнул спичку и огляделся.
— Это чья же капуста?
— А тебе на что?
— Да нет, это я так из единственного любопытства.
Они прошли по коридору, затем Варвара Петровна вынула ключ и отперла дверь в свою комнату.
— Холодище у вас, мамаша!
— Сейчас топить буду.
Она зажгла керосиновую лампу и, не раздеваясь, опустилась на колени перед железной печуркой.
Человек в белой шапке потыкал пальцем подушки, горой лежавшие на широкой постели.
— Крупчатка?
— А ты не тычь пальцами, куда не просят.
— Хитрая вы, мамаша… Интересно, где вы рафинад держите?
— Мало ли что интересно. Все будешь знать, скоро состаришься.
— Это действительно… старость не радость… Ух, дымище.
— Ветер отшибает…
Однако дрова затрещали, и печурка загудела.
— Правильно, мамаша… Теперь чайничек… Да сковородочку оладышек напечь.
— Еще что…
— А как же, после трудового дня…
— Правильно тебя прозвали: Рвач… Со всего норовишь свое удовольствие сорвать…
— Ну, а иначе какой смысл жить на свете… Вы, мамаша, если рассудить, тоже рвачиха…
— Ну уж я.
— А как же… Дела же у вас идут вертиколепно.
— Не очень-то… А главное страшно… прознали многие… Боюсь, не обыскали бы…
— Да… Вам, мамаша, надлежит по Лубянке почаще прогуливаться… для привычки.
— А ну тебя… Типун тебе на язык… Дурень.
— Мамаша! К чему же такие слова!
В дверь постучали.
— Кто там?
— Варвару Петровну можно видеть?
— Можно.
В комнату вошел худой человечек в дрянной шубенке, в шапке и в сапожках из зеленого бобрика.
Он подозрительно поглядел на Рвача, но тот ухмыльнулся:
— Я свойский.
— Рафинаду можно? Фунтиков пять!
Варвара Петровна покосилась на Рвача.
— Можно… только… вы оба выйдите… Мне тут при вас шарить неудобно.
— Ох, шалавая мамаша.
— Что ж, выйти можно.
Они вышли за дверь и стояли молча в темном коридоре, прислушиваясь к глухой возне, происходившей в комнате.
— Ну, скоро, что ли?
— Идите…
Варвара Петровна держала в руках мешочек с сахаром…
— А сколько стоит?
— Две тысячи!.. Дешевле, чем на рынке!
Человек грустно вынул деньги.
— Ох, скоро, видно, помирать.
— Поживем еще! Покуда мамаша существует, не помрем!
— Да… а денег где взять?
— Вот это, конечно, другой вопрос.
— Сахар свесили на безмене, и человек ушел, вздыхая.
— Я бы и без сахара прожил, да вот жена…
— Конечно, дамы сладкое обожают…
Дверь затворилась.
Рвач подмигнул.
— Клиентура.
— Да, он у меня кое-что покупает…
— Эх, мамаша, не делом вы занимаетесь.
— А что?
— Да так, при ваших способностях нешто это дело. Одно баловство на продовольственной почве.
— Почему же баловство.
— А потому что не портативный продукт. Ну, вы только рассудите: например, эти ваши подушки… Да что подушки. Я ведь знаю… в кивоте мыло держите… в комоде пшено… а вот это уж всего хитрее.
Он подошел к графину с водой.
Варвара Петровна слегка побледнела.
Рвач вынул из графина пробку и понюхал.
— Чистейшие градусы… Вот за это не похвалят..
Он чуточку отхлебнул.
— Мда… крепкий чорт… Ох, расстреляют вас, мамаша. Вот разве что не догадаются… Больно открыто стоит. Ох, и хитрая вы, мамаша…
Он отхлебнул еще немножко и добавил.
— А только это все баловство… В случае обыска вам действительно полная крышка.
— Ну, а чем же торговать?..
— А вот чем.
Он протянул ей свою ладонь.
На ней сверкал крупный брильянт, должно быть, очень дорогой. Откуда он его вынул, неизвестно. Казалось, все время держал зажатым в руке.