— А вам кого?
— Все равно кого, отпирай!..
— Папы нет, мамы тоже нет…
— Ну, это мы разберем, где папа, где мама. Отпирай!
И дверь так рванули, что крючок едва не отскочил.
Сообразив, что делать больше нечего, Катя отперла.
Трое военных в шинелях с ружьями и револьверами вошли в дом.
— Это ты одна такая дома?
— Одна… вот с братом…
Катя с тоской посмотрела на Петю, но тот довольно бодро поглядывал на пришельцев. Должно быть, его заинтересовали ружья.
— Так… очень приятно-с… И больше тут никого нет?
— Нет.
Военный, казавшийся начальником, самый высокий и самый страшный, вдруг подбоченился, поглядел на Катю и крикнул.
— А монах где?
Катя выпучила глаза.
— Какой монах?
— Ты знаешь, какой. Говори, куда монаха спрятала.
Катя смотрела на него в полном недоумении.
Один из военных что-то шепнул начальнику.
— А вот мы сейчас еще убедимся, — сказал тот грозно и наставил на Катю в упор револьвер.
— Говори, где… Не скажешь, убью… До трех сосчитаю.
Петя страшно закричал и зарыдал навзрыд.
Катя инстинктивно сделала движение подойти к нему.
— Стой… Говори… Раз, два… ну!..
Катя вдруг насупилась и сказала неожиданно сама для себя сердито:
— Стреляйте, если хотите… Я же говорю, что не знаю.
— Три… Ишь ты какая важная!
Но он не выстрелил, а с некоторым смущением и досадой опустил револьвер.
— Очевидно, не врет. Куда ж он, чорт, делся?.. Мне ясно показалось…
— Я говорил, что он дальше побежал… Зря мальчонку расстроили… Ишь как заливается…
Говоривший пощелкал пальцами у Пети перед лицом.
— Не надо, не надо плакать.
— А ну вас с вашими нежностями, — вскричал начальник. — Двигайтесь скорее.
— Все равно упустили.
Они вышли, стуча сапогами, и яростно захлопнули за собою дверь.
Катя подбежала к Пете, схватила его на руки и целуя стала носить по комнате.
— Не плачь. Сейчас мама придет. Не плачь.
Петя понемножку успокоился, и она, устав носить, посадила его на стул.
— Молока хочешь?
Но он отрицательно покачал головой, всхлипывая и все еще дрожа всем телом.
Катя пошла в сени запереть дверь.
С перепугу она долго возилась с крючком.
В сенях было уже совсем темно, однако Кате вдруг почудилось, что кто-то есть позади нее.
Она, не понимая хорошенько в чем дело, быстро юркнула в комнату и в страхе хотела запереть и эту дверь. Но дверь не затворялась. Наоборот, Катя почувствовала, как кто-то надавил ее с той стороны.
Катя испуганно отскочила и закрыла собою Петю.
Оборванный монах вошел в комнату.
— Тише, тише, — шептал он, — только не бойся… Ничего не бойся… ничего не будет… Дай мне только скорее тряпку. Чистую тряпку дай… И воды дай… побольше воды дай… ффу…
— Тише, тише, — шептал монах, — только не бойся…
Он тяжело сел на скамейку.
— Не бойся только… и ты паренек не реви… эта не дело — мужчине реветь… не надо…
Оттого ли, что Петя уже излил весь свой страх, но он на этот раз только бессмысленно хлопал глазами, глядя на странного гостя.
А между тем было чего испугаться.
Монах был бледный, взъерошенный, весь в грязи и в пыли, ряса у него внизу болталась клочьями, на опорках (он был в лаптях) запеклась кровь.
— Псы проклятые, — говорил он, разрывая тряпку и завязывая ею ногу, — хорошо, если не бешеная собака укусила… Спасибо, девочка. Ну, а теперь воды дай. Ох, хорошо… Дюже хорошо… Ф-фу. — Он выпил подряд две кружки. Затем он задумчиво поглядел в окно, потирая себе колени.
— Они туда пошли, военные эти?
Катя робко кивнула головой.
— Хорошо, что темно в сенях-то. Не заметили они меня за ушатом.
Монах задумался.
Очевидно, чтоб успокоить девочку, он спросил.
— Тебя как зовут?
— Катя!
— А по фамилии?
— Сенцова!
— А его?
— Петя!
— Слушай-ка, что я тебе скажу. Никому, понимаешь, никому не говори, что я был здесь… ни отцу, ни матери, никому… Отец-то кто?
— Отец? Он механик.
— Царя больно любит?
— Не знаю.
— А Ленина?
— Не знаю.
— Ну, ладно… одним словом, ничего не говори… Да постой… Ты-то не скажешь, а ведь он-то, пожалуй, сболтнет… А?
Он внимательно посмотрел на Петю.
— Знаешь, если ты, паренек, тоже никому ничего не скажешь, то-есть, что меня видел… Что монаха видел… я тебе такой пряник дам… Во какой…
Петя молча качнул головой.
Монах опять поглядел на окно.
— Темно становится.