Выбрать главу

— Почему?

— Губернатор мне двоюродным братом приходился…

Огурцов даже захохотал от восторга.

— Губернатор — брат двоюродный… Ах, гвоздь тебе в затылок.

— А нужно сказать, что было у меня тогда в распоряжении всего тысяч пять — шесть.

— Осиповна, это ведь по мирному времени шесть тысяч… А?

— Чепуха! Тогда это за деньги не считали.

— Из этой, братец, штуки Суворов табак нюхал.

— Вот этот дом-то весь триста рублев стоил… Постой-ка. Шесть тысяч… Двадцать домов таких! А?

— Мой дом в Москве двести тысяч стоил…

— Двести тысяч!.. Ффу!.. Дуй тебя горой. Ну дальше…

— Ну, в четверг сажусь в спальный вагон… и через три дня — море, пальмы, солнце, отели.

— Кого?

— Отели… Ну, гостиницы… Выкупался в море, на другой день на автомобиле в Монте-Карло… Дорога белая, гладкая, пахнет морем. Приезжаю, иду в казино… Там волнение… Польский граф все состояние проиграл и застрелился… При мне труп вынесли… Я в дверь, а его выносят.

— А ведь это примета хорошая, — сказала Осиповна и, икнув во все горло, прибавила, — пардоняюсь.

— Ну, вот. Я поставил для начала сто франков… Пустили рулетку… дрр… тюк. Шарик сел прямо на мой номер. И мне лопаточкой вот такую кучу денег… И пошло… Сорок тысяч выиграл в два часа…

— Сорок тысяч!

Огурцов схватился за голову…

— Целый город. Ей-богу, город. Ну и куда ж ты дел эти сорок тысяч?

— А, братец, длинная история… Это я тебе лучше с глазу на глаз…

— Осиповна, — с восторгом закричал Огурцов, — а ну-ка, выйди.

Но в этот самый миг кто-то постучал у ворот.

— Это еще кого носит на ночь глядя?..

— Ох, не люблю это, когда стучат, — сказала Осиповна.

— Ничего… отпирай.

Осиповна накинула платок и вышла из комнаты.

— Ну-ка ты пока мне расскажи.

Но князь был, видимо, тоже обеспокоен стуком.

— Погоди, — сказал он, отходя в темный угол.

Но Осиповна вошла в это время и произнесла успокоительно.

— Варвара Петровна с племянницей…

Катя сильно промерзла в дороге и, войдя в жарко натопленную комнату, она сразу как-то вся разомлела.

Осиповна налила ей чаю и дала булку. Таких булок давно уж Катя не ела.

Огурцов и Варвара Петровна долго о чем-то шептались.

— Ваше сиятельство, — сказал Огурцов, — ты носом не клюй. Ты выпей лучше. Нужна будет твоя оценка.

Князь сказал, глотая зевок.

— Да мне в общем спать не хочется.

Но у Кати веки словно налились свинцом, голова совсем не держалась на шее. Она едва отвечала на расспросы Осиповны.

— Девчонка-то ваша, — наконец сказала та, — больно спать хочет.

— А хочет, пускай ложится… Места много…

Катя улыбнулась и легла на скамейку.

В это время подумала она о Пете, как это он теперь один в Москве с чужими людьми, и ей сразу расхотелось спать. Небось без нее он плохо засыпает… Ее зовет… Мамы нет, Кати нет. Бедный Петя…

Почувствовав слезы на глазах, Катя быстро сомкнула веки, чтоб никто не заметил.

Закрыв глаза, она тотчас стала засыпать.

Чьи-то пальцы коснулись вдруг ее шеи. Катя вскочила.

Варвара Петровна стояла рядом с скамейкой и сердито сказала:

— А я думала, ты спишь.

— Что-то расхотелось…

Огурцов покачал головой.

— Надо спать…

Князь произнес зевая:

— Я ведь сейчас скоро уходить должен.

— А ночевать?

— Сказал тебе, что не могу.

— Гм!..

Огурцов шепнул что-то на ухо Варваре Петровне.

Она тихо спросила.

— А он безвредный?

Огородник сделал рукой успокоительный жест…

Затем он порылся в каком-то ящике, как-то странно боком и не поворачиваясь подошел к столу и стал наливать чай.

— Ну, не спится, чаю еще выпей.

Выпить горячего чаю Катя не отказалась. К тому же, как ни грустила она о Пете, но булки очень соблазняли ее. Ей только было неловко взять булку после того, как она кончила пить чай. Поэтому она тотчас села за стол, взяла булку и стала пить чай.

А Огурцов в это время говорил Варваре Петровне, указывая на князя.

— Вот человек… В мирное время тысячами швырялся… А расскажи, как ты об заклад бился с графом насчет лыжи…

— Ну что тут рассказывать…

— Понимаешь, — сказал Огурцов, обращаясь к Варваре Петровне, — граф один богатейший объявил, что нет такой вещи, которую нельзя съесть… Крысу, лягушку… всякий, говорит, предмет стрескаю… А князь обиделся… Ставлю, говорит… Сколько поставил?

— Десять тысяч.