Затем он обвел комнату взглядом и указал рукою на стоявший в углу дубовый стул.
— Ты, мой старый товарищ, ты свидетель моей юности, предназначен сегодня согреть мое дряхлое тело, став благородною жертвою огненной стихии… Пробил твой час… Черным дымом разлетишься ты по ночному небу… А когда-то бывало, взобравшись на тебя с ногами, слушал я сказки бабушки Екатерины Гурьевны, пока наконец не засыпал.
Он вынул из стола фотографическую карточку, изображающую семилетнего мальчика, и показал ее стулу.
— Узнаешь? — спросил он.
— Папа, — тихо сказала Зина, — ты зачем это опять самогон пил.
— По недоумию, дочь, по недоумию… Налили, а я выпил… Еще налили, я еще… Ну и дырбулызнул…
Он взял пилу и принялся пилить стул.
Когда в печке зашумело пламя, он вынул гитару и начал наигрывать грустные, переливчатые вариации.
Опять казалось, что плывешь в лодке по широкой-широкой реке. На зеленых лугах пасутся стада, на пригорке лепится деревушка, а вдали тянется темный дремучий лес и белые облака сбились над ним в огромные груды ваты.
Дзынь…
Сразу пропали и луга и облака и лес…
Лопнула струна.
Иван Петрович покачал головою.
— Не хочешь меня сегодня до конца утешить, своенравное существо.
Он положил гитару и стал возиться со струною.
— У Кати тиф был сыпной, — сказала Зина.
— Модная болезнь, девочка, модная болезнь.
— Скажите, — нерешительно спросила Катя, — как вы думаете, куда моя тетя поехала.
Иван Петрович вынул гитару и начал наигрывать грустные вариации.
— Ничего не думаю… и не хочу думать, ибо положа руку на сердце должен констатировать тот печальнейший факт, что тетка твоя зналась со всевозможною швалью и была по существу стерва.
— Я Петю хочу найти.
— А… это другое дело… То славный младенец… Да и не может ребенок в таком нежном возрасте внушать дурные чувства. Но как же ты найдешь его?
— Вот я и не знаю… как начать поиски…
— Чайник вскипел, — вдруг объявил Иван Петрович, — сегодня выпьем настоящего китайского чаю… Настоящего… Я уверен, что не более одного процента всего населения нашей древней столицы позволяет себе теперь такую роскошь… Пейте, девочки, пейте.
Катя пила чай и обдумывала план действий.
Необходимо пойти в милицию. Но Катя после ходьбы чувствовала такую слабость и дрожь в ногах, что итти сейчас было бы неблагоразумно. Катя понимала, что теперь ей больше не на кого надеяться, кроме как на самое себя, а потому решила хорошенько обдумывать свои поступки.
— А можно мне у вас переночевать? — спросила она Зину.
— Конечно, можно, ляжешь со мною, на одной постели. У нас сейчас тепло, хорошо.
— Да, — бормотал Иван Петрович, клюя носом, — печка. О, великая печка! Не ценили тебя люди прежде в достаточной степени… Не лелеяли, не ласкали зато, что ты согреваешь их тела, а следственно, и души… Печка…
Он откинул голову на спинку кресла.
— Папа, не засыпай в кресле, ложись в постель.
— Спасибо, дочь, за напоминание… да… постель… О, постель, и ты тоже великая утешительница человека.
Он, пошатываясь, пошел за занавеску. Зина помогла ему раздеться.
В эту ночь Катя спала как убитая.
В милиции только пожали плечами.
— Где ж ее теперь найдешь? Мало ли куда может человек уехать.
А кто-то сидящий за отдельным столом сурово добавил.
— Эта Глухова спекулянтка была… Кабы она во-время не уехала, мы бы до нее добрались.
Выйдя из милиции, Катя остановилась на секунду, раздумывая куда итти.
Ясно было ей теперь одно. Она осталась совсем одна во всем мире, отец и мать, конечно, погибли. Петя если и жив, то ей его все равно не найти. Стало быть, приходится жить одной. А может быть, лучше броситься под проезжающий мимо грузовик.
Грузовик с громом прокатил мимо, воняя бензином. Солдаты, сидевшие на нем, весело хохотали.
Огромные колеса (задние были двойные) прокатили совсем близко от Кати… Брр!.. В какой кисель можно под ними превратиться. Глупо даже думать об этом. Конечно, надо жить. Но как? Иван Петрович и Зина сами живут впроголодь. Они не могут кормить Катю. Стало быть, надо найти работу. Вот тут-то и заключалась главная трудность. Катя имела весьма смутное представление о том, как надо искать работу. Да и какую работу она могла бы найти… Она пошла вдоль улицы, жмурясь от острого снега, который несся прямо на нее. Начиналась вьюга. Зима, чувствуя свой скорый конец, вздумала напоследок разгуляться.