Глава IV: Брошенная Отцом
Разум отказывался отпустить вихрь дневных событий. Сегодняшний день стал вместилищем для ужаса, страха, трепетного волнения, горьких переживаний, проблеска радости, вновь захлестнувшего ужаса и… тягучей недосказанности, словно застрявшей костью в горле.
Но сильнее всего бушевали в душе чувства, мятежные и неподвластные самоконтролю: хрупкое доверие, обманчивое спокойствие, жгучее желание, острая необходимость и… невыносимая невозможность, недостижимая мечта, зияющая уязвимость и снова всепоглощающий страх, словно тени, танцующие на стенах скал.
Вернувшись в свой Сад, я долго не отрывала взгляда от его нового обитателя. Маленький воин, он всё ещё цеплялся за жизнь. И, несмотря на истощение, он был прекрасен… как и тот, кто доверил его судьбу моим рукам.
Мой взгляд тонул в сердцевине бутона, читая в нём «предвкушение и хрупкость», но видя лишь – его. Я споминала, как он приближался ко мне оставив на теле привкус недосказанности, обжигающий, словно пламя, а затем – его ярость, обрушившаяся, как гроза. Неосознанно провела кончиком пальца по нижней губе, пытаясь уловить хоть отголосок его слов, – тщетно, бессмысленно. Воспоминания словно стальные обручи сдавили сердце, лишая грудь возможности вздохнуть. Горячая слеза прокатилась по щеке, словно раскалённый уголёк.
– Он хотел, чтобы ты задышал новой жизнью в моём Саду, а сам забрал у меня способность дышать, – прошептала я цветку, отказываясь скрывать от него свои тайны.
Капля за каплей, я собирала свои слезы в ладони и окропляла ими цветок, принятый из рук самой Тьмы.
Мне необходимо было разобраться в этом хаосе, найти ответы в глубине чувств. И единственный путь лежал через Татиану, потому я отправилась на её поиски.
Женщина дремала на ложе из мягких зеленых листьев под сенью векового дерева. На её лице играла добрая улыбка, а веки были сомкнуты так легко, словно готовы распахнуться от малейшего дуновения ветра. Осторожно прильнув к ней, я положила голову на её колени. Вот и всё. И боль в сердце уже не так рвётся на части. Татиана нежно опустила ладонь на мои волосы.
– Что омрачило твою душу, дорогая?
Новая волна обиды и горечи захлестнула меня. Не в силах сдержать рыдания, я крепко обняла её.
– О, Бабушка…! – всхлипывала я, пока Татиана, встревоженная, приподнималась, чтобы обнять меня в ответ.
– Тише, тише…
– Я не понимаю, что со мной происходит, – сквозь слезы выплескивала я сумбурные слова. – Сначала я думала, что хуже быть не может, и испугалась до дрожи, потом я испугалась за него, а потом…
– Вирсавия, твоя речь сбивчива, словно лепет ребёнка, – ещё больше насторожилась Татиана, поражённая непривычной для меня манерой говорить. – Расскажи мне всё. Всё, как было, и как есть.
И я поведала ей всё. Утаив лишь то, как сильно мне теперь необходимы его тёмно-синие глаза, и как моё сердце разрывается от мысли, что они снова стали для меня недостижимы. В этом и крылась моя уязвимость, которую отныне следовало скрывать.
– Ты совершила благородный поступок, Внученька, – успокоила меня Бабушка. – Несмотря на то, что Владыка Тёмной реки появился здесь раньше тебя, вы оба ещё молоды и глупы, ибо порой не понимаете истинных мотивов своих поступков. За вас говорят сердце и душа.
Впервые я услышала это из родных уст. Глупая. К слову, которое я в детстве боялась даже произносить вслух, добавилось ещё одно – глупый, да ещё и в отношении самого страшного человека из моих кошмаров. Этого я не могла и представить. Не могла даже допустить мысли – примерить на него то, в чём он с самого детства обвинял меня. Мы оба равны – вот что открыла мне Первая Ведающая. И как теперь мне понять и принять это откровение?
– Душа и сердце?! Неужели у Владыки Тьмы есть хоть что-то из этого? – перебила я Татиану, не в силах сдержать бурю противоречивых чувств.
– И то, и другое.
Я напряглась, ожидая подробного объяснения.
– Душа есть у всех, Вирсавия. Кто-то распахивает её, являя миру все её краски, впуская всех в своё сердце. А кто-то – запирает её на замок, прячет от чужих глаз, порой даже не допуская до своей души самого себя, зная, что мир вокруг способен причинить ей боль и гибель. Но сама душа бессмертна, она не может умереть. Умирает лишь вера в то, что её можно кому-то доверить.