Я затворила его в храме, посвященном призрачному Духу Воды, в обители мифа, куда он пришел искать утешение. Я же явилась туда, облаченная в ночной саван белого шелка, словно невеста, явившаяся на собственные похороны.
Прежде чем завеса непонимания спала с его глаз, я низвергла со стола чадящие кадила, словно осколки прошлой жизни, и водрузила на его место чаши, полные колдовской черни, настоек, обжигающих горло, и острых, как грех, игл.
– Я хочу, чтобы ты нанёс чернильный рисунок на мою спину. Кустовая роза с цветущими и уже распустившимися бутонами.
Мою спину никто никогда не видел. Никто не знал, что на ней есть те самые шрамы Тьмы. Джи Су вообще никогда не видел меня ни в ночном одеянии, ни обнаженной. Если только часть моих лодыжек, когда я бегала босяком по траве.
– А если тебе не понравится то, что я нарисую? – Прозвучал его голос, полный нерешительности. – Если... моя рука дрогнет…
– Не говори глупостей. – Отрезала я, словно сталь. – Твои руки не способны на ошибку. Только на истину.
Он, собрав волю в кулак, словно робкий путник перед бездной, шагнул ко мне. Движения его были наполнены затаенной нежностью. Медленно, как будто касаясь крыла бабочки, освободил мои волосы от ленты, и та, словно пойманная луна, ненадолго осталась в его ладонях, а затем он вплёл её в свои длинные каштановые волосы – молчаливый обет, понятный лишь нам двоим.
Его руки, тёплые и сильные, легли на моё лицо. Джи Су, словно лепя из моего лица драгоценный сосуд, обхватил его ладонями, и мир сузился до одного лишь прикосновения. Воздух в храме стал густым, как расплавленный воск. Мы дышали горячей, тягучей невысказанностью, что была между нами все эти годы. Тишина в Храме будто была готова резать камень и алтарь, если мы и продолжим стоять по разные стороны пропасти сопротивления, которую я так долго не позволяла самой себе перешагнуть.
Дрожь в его пальцах, обнимающих моё лицо. Моё сбитое дыхание, когда он наклоняется ко мне. Это не от волнения. Это ломаются барьеры, которые мы так долго и мучительно строили. Джи Су притянул меня к себе, ставя на все выстроенные стены печать нашего первого поцелуя.
Касание его губ осторожно, почти благоговейно. В Храме будто стоим не мы, а два паломника, достигших святыни, после вечного пути. Мгновение замешательства, его вопрос без слов: «Можно?», и ответ в том, как мои ресницы опускаются, закрывая глаза: «Нужно».
Стены рухнули.
Поцелуй из осторожного перетек в отчаянный, голодный. Это не нежность, это – агония, спустя множество лет нашедшая выход. Мы не целуем друг друга, мы будто пытаемся вдохнуть в друг друга наши души, жадно заполнить пустоту всех тех лет, что мы потеряли. Я целую его так отчаянно и обречённо, будто он единственный остров земли в бушующем океане, где я умерла бы, если бы не добралась до него.
Сейчас для меня нет ни миссии, ни Небес, ни прошлого, ни будущего. Сейчас есть только этот взрыв, это столкновение двух звёзд, обреченных сгореть. Мы наслаждаемся каждым оттенком вкуса нашего поцелуя: горечью упущенного времени, сладостью наступившего сейчас, терпкостью от нашей общей боли осознания всего.
Велиар никогда не целовал меня так. Нет. Это я никогда не отвечала на его поцелуи так, как отвечаю сейчас Джи Су. Эту любовь нельзя сравнивать, это две совершенно разные жизни, два совершенно разных мужчины, две совершенно разные я.
Наш с Джи Су поцелуй – это одновременно и колыбель, и могила для нашей с ним любви. Но он не означает поцелуй прощания. Он означает признание. И я позволила этому случиться. Я позволила нашим душам испытать это счастье, зная, что в итоге нас всё равно разлучит вечность. Этот поцелуй стал первым и останется последним, оставаясь на моих губах пеплом вечного воспоминания. Понимание этого делает из истинной Божественной любви самую изощренную пытку, сладкий яд, который прямо сейчас мы добровольно пьём друг из друга.
Эта была ночь прощания брата и сестры, которые, в своём прощании, перестали быть братом и сестрой.
Я хотела запечатать его навсегда под своей кожей. Всё то, что я нашла в этой жизни, благодаря ему. Все воспоминания и все ощущения, от страха до любви. Только ему я позволю сделать это. Только он стал тем, кто смог излечить меня, пускай, на время.