Я резко отодвинулась от своего врага, по-прежнему, не отрывая своего ненавидящего его взгляда.
– Но я бы всё равно не выбрал ту судьбу, которую ты уготовила этому человеку. – Сильная жилистая рука вновь обхватила мою шею, но уже без прежней силы. – В любви до смерти всегда страдает один, второй от страдания освобождается смертью. В вечной и испепеляющей любви - страдают двое. – Велиар встал, поднимая меня за собой за мой подбородок. – Я не ищу освобождения ни для одного из нас. – Произнёс он, как заявление, за которым последовала последняя фраза, завершающая мысль. – Прими мои соболезнования… любовь моя.
Тьма исчезла.
Она появилась в моей голове.
Этой встречи не было.
Это был мой страх того, что случится, когда Джон умрет.
Мы с Джоном были вдвоём.
Я осталась одна.
Тихую, светлую комнату оглушил мой крик боли, отчаянья и любви.
Могильный камень: Джонатан Лэрд. 1814 тире 1899.
В 1902 году, перед тем, как навсегда покинуть дом семьи Лэрд, я получила посылку, от мистера Джеймса Барри. В ней была книга.
«Белая птичка» - роман в рукописи о нашем мире без времени и дат, посвященный Артуру и Сильвии и их мальчикам – моим мальчикам!
Глава XV: Сейчас
Прощание с домом далось мне неимоверно тяжело. Особенно с могилой Джона… Уезжая, я взяла с собой лишь Опиум, нашу старую немецкую овчарку, которую мы завели после того, как Александр покинул отчий кров. Сюда, к Джону, я вернусь нескоро. Лишь когда рядом с его плитой появится третья. Александр Лэрд: 1844 - 1946. Моему сыну был век с лишним, когда его не стало.
Разумеется, я навестила его не как мать, а как дальняя родственница, отдаленно напоминающая её. Последний раз мы говорили перед моим отъездом. Я сказала ему, что еду к племяннице. Назвала новый адрес, новое имя – все это, разумеется, принадлежало мне. Но мои манипуляции с гримом не позволили бы мне «прожить» дольше сына. И поэтому мне нужно было умереть. Желательно так, чтобы он не увидел ни моего тела, ни моих похорон. О моей кончине ему сообщила моя «племянница» в одном из писем. Я написала ему: «Матушка ушла, полная любви к жизни, которую прожила. Легко, без мук и с улыбкой на устах. Её сердце остановилось, но оно всегда будет биться для тебя». Александр к тому времени жил уже не в Лондоне, и мне удалось организовать собственные похороны, избежав личной встречи. Я бы не смогла притвориться мертвой, лежать в гробу и слышать рыдания моего сына. Я бы тут же все ему рассказала: кто я, и что его мать никогда не умрет. Я заказала для себя надгробный камень и установила его рядом с Джоном. Сюда, на могилу своего отца и на фальшивое захоронение лживой матери, он будет приезжать каждый год до конца своих дней.
Еще при жизни Джона мы основали фонд помощи нашему госпиталю. Каждый желающий мог стать меценатом и помогать спасать жизни. Салон, который я открыла в честь матери Джона, я завещала Лорелин – жене Александра. У обоих наших предприятий была одна общая деталь: в их документах фигурировала фамилия человека, которому принадлежала половина прав и доходов. Как ты уже догадался, милый читатель, эта фамилия, как и мои документы, обновлялась одновременно.
Сегодня всё, что у меня есть - это постоянный доход, который я могу получить в любой момент, используя нужную форму её получения, необходимые "старые" связи для получения новых "полномочий", несколько скрытых в горах домов в разных частях света, коллекция важных для моей памяти вещей и Опиум. Пёс, который никогда не умрёт, пока будет лакать из своей миски Исцеляющую Воду, которую я подливаю ему каждый день. И, Джон, в отличии от тебя, он этому чертовски рад и даже не думает запрещать мне давать ему жизнь.
Я часто переезжаю, как и прежде, когда бежала. Только уже, кажется, не бегу, а смиренно иду. Раз в десять лет меняю работу, выбирая, всё ещё, что-то малозаметное для общества. Фармацевт. Библиотекарь. Случайная гостья случайного публичного заведения, которая приходит, чтобы услышать живое исполнение старых джазовых композиций, выпить дорогого вина, покурить и потанцевать под Луи Армстронга, обнимая свои воспоминания и танцы с покойным доктором Лэрдом.
Современная музыка не звучала для меня также глубоко и чутко, как музыка недавно прошедших столетий. Но я помню одну песню, которая смогла проникнуть в мою душу.
Ещё когда был жив Александр, когда не стало Джона, в двадцатых годах я посетила один из клубов Чикаго. С первых ритмов игры музыкантов моё внимание было приковано к сцене. Я узнала этот ритм и эту песню. Парень, сидевший за роялем спиной к зрителям, низким и мощным голосом начал исполнять «First We Take Manhattan» Леонарда Коэна. Эта композиция заставила меня остаться до конца того вечера. Обычная песня коммунистических организаций, но я воспринимала её как свою историю. В этой песне поётся о мужчине, которого приговорили к двадцати годам скуки за попытку изменить систему изнутри, но позже, он вернётся, чтобы отомстить и воздать всем по заслугам, беря вместе со своими сообщниками сначала Манхэттен, а затем – Берлин. Его ведёт сигнал с Небес и родимое пятно на его коже, красота его оружия. Его поддержкой в этой песне была, безусловно, некая женщина, которая любила его как неудачника, но потом боялась того, что он сможет победить. Он признался ей, что был одним из тех, кто примкнул к Тьме. Она изначально знала, как можно было его остановить, но не могла приложить к этому усилия. Как выглядел тот юноша, что исполнял эту песню, я так и не увидела. Он скрывался за приглушенным светом и своей скромностью, через которую я видела только слегка сгорбленный силуэт и элегантный костюм. Однако, его голос совсем не скромно бежал мурашками по моему телу. Такой голос запомнится мне навсегда.
В те времена еще было принято собираться за одним столом с незнакомыми людьми. Тот вечер я разделила с пятью юными девушками, одна из которых, по ее словам, вот-вот должна была выйти замуж, а остальные, ее подруги, осыпали ее завистливыми взглядами и восторженными вздохами. А ещё они все, как одна, заговорили о необходимости найти какую-нибудь ведьму и попросить её сделать приворот на тех джентльменов, которые им нравятся. Когда же дамы упорхнули в дамскую комнату "припудрить носики", я, ведомая неведомой силой, решилась на откровенный разговор "между нами, женщинами" с той самой, которая выдавала себя за самую счастливую. Почему? Наверное, потому что знала – больше никогда не увижу эту незнакомку, а слова, которые рвались наружу, могли спасти ей жизнь. Как я это поняла? Я слышала её запутанные между собой истории и читала поведение её тела. Ей-богу, я была рождена, чтобы быть психологом, особенно после бокала вина, когда смелость затопляла меня, позволяя говорить с людьми так, словно мне нечего было терять и я не боюсь задеть чувств верующих.
Её звали Тина. И она тонула как в болоте в своей собственной лжи.