Выбрать главу

Илья Гордон

Вначале их было двое

Повести и рассказы

Илья Гордон — известный еврейский писатель. Советские читатели знают его романы «Ингул Бояр», «Три брата», повесть «Бурьян» и сборник «Повести и рассказы», вышедшие в переводе на русском языке в разные годы.

В новую книгу И. Гордона включены три повести и десять рассказов. Все они посвящены будням наших современников — строителей коммунизма, изображают новые отношения между людьми, сложившиеся в нашем обществе.

Герои книги — труженики земли, партизаны, фронтовики, люди разных судеб, талантливые и душевные. Они совершают подвиги и терпят неудачи, любят и мечтают. Остросюжетные произведения эти полны лирических раздумий о подлинном человеческом счастье, о радости, которую приносит творческий труд.

Повести

Мать генерала

Поезд чуть свет подошел к маленькой степной станции. Пробежав долгий многокилометровый путь, он здесь, на этой глухой станции, выбросил клубы белого пара, пронзительно-звонко загудел, всколыхнув предрассветный воздух, и остановился.

Дежурный по станции, невысокий, щупленький человечек в красной фуражке, с фонарем в руках, побежал по платформе вдоль поезда. У одного из вагонов он задержался: со ступенек, не спеша и озираясь по сторонам, спускался военный. Ромб, украшавший петлицы его гимнастерки, свидетельствовал о высоком воинском звании.

«Большой начальник, — с уважением подумал дежурный, — но почему его никто не встречает?»

Дежурный снова зашагал по платформе, но на обратном пути, пробегая мимо военного, заметил, что тот все еще озирается, будто надеясь увидеть какого-нибудь знакомого.

Зеленая звезда на бледнеющем предрассветном небе мигнула в последний раз и погасла.

Дежурный подошел к висевшему у дверей маленького вокзала медному колоколу и ударил в него два раза. Жалобный, протяжный звон поплыл над степью. Разбудив сонную тишину, он постепенно в ней растворялся и таял, пока его совсем не заглушил гудок паровоза, которому недолго пришлось здесь отдыхать. Паровоз два-три раза натужно вздохнул могучей грудью, и пассажирский поезд с шумом и грохотом снова устремился в степные дали.

А военный остался на пустой платформе с чемоданом в одной руке и серым плащом в другой.

Дежурный не помнил, чтобы в этих местах, на этой почти всегда пустынной станции, хоть раз появился пассажир, носивший такие знаки различия. Шутка ли — ромб! Случалось, приезжали сюда командиры с кубиками на петлицах, изредка дежурному приходилось провожать взглядом военных с одной, двумя и даже тремя шпалами, но чтобы на этой платформе выходил такой большой начальник — этого еще не бывало!

Дежурный хотел подойти к приезжему и спросить, кого он ждет здесь, как вдруг увидел мужчину и мальчика, издали глядевших на военного. Они о чем-то оживленно переговаривались.

— Нет ли тут случайно попутной машины в Миядлер? — спросил, подойдя к ним, приезжий.

— А вам туда? — не сводя с него глаз, спросил приземистый кудрявый крепыш с темными, длинными, слегка подкрученными усами.

Он как будто узнавал и не узнавал приезжего. Но тут военный схватил его за руки и обрадованно воскликнул:

— Свидлер! Кажется, Аврам Свидлер? Не узнал, что ли? А я так сразу тебя вспомнил.

Крепыш, растерявшись, не мог вымолвить слова. Хотя в детстве он и дружил с этим военным, обратиться к нему на «ты» он не решался, а на «вы» — как-то язык не поворачивался.

— Уж не тебе ли это я чуть голову не проломил камнем, когда мы в войну играли? — не унимался комбриг, пожимая руку товарищу детских лет.

— Не помню… Может быть… — пожал плечами Аврам, притворяясь, что запамятовал все на свете, хотя на самом деле отлично помнил, как этот бравый военный в давние годы собирал ораву сорванцов-мальчишек и, нападая на его, Аврама, отряд, зачастую разбивал его наголову.

Припоминать мальчишеские проделки такого уважаемого человека и признаться в полученных от него когда-то колотушках Авраму не хотелось, хотя ему и лестно было, что командир не только не забыл его, Аврама Свидлера, но помнит даже о том, как они мальчишками играли в войну.

— Ну, расскажи: как живешь? Как там мои поживают?

И только теперь Свидлер начал сбивчиво, наспех пересказывать ему миядлерские новости.

А смуглый паренек, который вместе с Свидлером пришел на станцию встретить прибывающий поезд, шагал рядом, не отрывая от комбрига восторженного взгляда. Воспользовавшись тем, что Свидлер на минуту замолчал, он заговорил быстро, захлебываясь словами, словно боясь, что его прервут:

— А я видел на комоде у вашей матери фотокарточку — на ней вы тоже в военной форме… Сам видел, своими глазами… Не разобрал только, какие у вас ордена… Ребята всё у меня спрашивали, сколько у вас орденов… Они говорят, что их у вас много-много…

Паренек был безмерно счастлив — наконец-то он увидел этого красного командира, которым гордятся все в Миядлере. Подвижное личико мальчика выражало сложное сочетание обуревающих его душу чувств: тут и ничем не утолимое любопытство, и счастье, и гордость — то-то будет о чем рассказать друзьям, то-то они станут ему завидовать. О многом еще хотел бы мальчик поговорить с командиром, много вопросов хотел бы задать начальнику: когда и за какие подвиги получены им награды, какими полками он командовал — да мало ли что еще хотел бы узнать сгоравший от любопытства паренек! Но комбриг все расспрашивал Аврама Свидлера о своей матери — здорова ли она, как выглядит; о своем брате, председателе колхоза; о друзьях и знакомых. Комбриг задавал вопросы, Свидлер отвечал, и мальчику больше не удалось ни слова сказать командиру, которым он так восхищался.

Все трое подошли к грузовику, и, приладив в кузове чемодан приезжего, паренек открыл дверцу кабины и жестом пригласил комбрига сесть. Вслед за комбригом в кабину влез Свидлер. Мальчик вскочил в кузов, Свидлер включил мотор, и машина, подскакивая на выбоинах привокзальной площади, быстро миновала ее и свернула на укатанную степную дорогу, которая бурой лентой тянулась между массивами созревающих золотистых хлебов.

Густой туман еще обволакивал своим покровом сероватую голубизну предрассветного неба. Серебристые капельки росы сверкали на высоких колосьях хлебов, на громадных зеленых, пестреющих желтыми пятнами листьях кукурузы, на золотых шляпках подсолнухов, голубых цветочках льна и белых — гречихи.

На востоке первые лучи восходящего солнца уже начали пробивать клубы тумана, все еще окутывающего поля пшеницы по обе стороны дороги, колосья с мягким шелестом колыхались под порывами налетающего ветерка.

Далеко в стороне от дороги мигнул огонек.

«Видать, кто-то спозаранку зажег лампу и возится по хозяйству», — подумал комбриг, неотрывно глядевший через стекла кабины на родные места. Вспомнилось, что и его мать вставала до восхода солнца, чтобы замесить тесто и испечь свежий, ароматный хлеб. Бывало, уже чуть свет подоена корова, в печи начинают подходить караваи подового хлеба, испечена и румяная, аппетитная лепешка, и мать начинает будить его:

— Вставай, сынок, радость моя, завтрак готов. Я напекла лепешек — чуешь, как хорошо пахнет. Ну-ка, попробуй с парным молоком — я только что подоила Буренку.

И как ни хотелось мальчику еще поспать, но перед соблазнительными запахами только что испеченной лепешки и парного молока он не мог устоять и сразу вскакивал, чтобы, наскоро ополоснув лицо и руки, сесть за накрытый стол и отведать всего, что приготовили заботливые руки матери.

И сегодня, наверно, уже давно встала, давно хлопочет по хозяйству его всегда озабоченная, много потрудившаяся на своем веку старая мать. Ворочая рогачом горшки с вареной картошкой и фасолевым супом, она невесело задумалась — вот уже сколько времени прошло, а от сына нет ни весточки. На шестке наверняка сидит черная с белыми лапками и такой же белой «манишкой» кошка, которая жила в доме, когда он уходил на военную службу. Кошка умывается, умильно глядя на хозяйку, а та думает: