Своими призывами к их совести Люська только раскачала весь вагон. Они ржали, обзывали нас всякими словами, почти улюлюкали. Почему? За что?
Наконец пришла проводница, проверила наши билеты и, убедившись, что всё в порядке, открыла дверь для прохода в следующий вагон.
Заплаканная, с горящим от возмущения и обиды лицом, Люська шла впереди меня, еле таща свою ношу. Какая-то пружина «развинтилась» в ней, и она всё время безостановочно причитала.
Я не могла сказать ничего.
У меня, наоборот, в горле случился какой-то спазм, видно, от пережитого шока, и я молча тащилась за ней, почти ничего не видя.
Как выяснилось, идти надо было через весь состав, так как наши места были в четвёртом вагоне. В этом долгом, бесконечном путешествии мы встретили наших коллег-артистов, наших рабочих сцены, костюмеров, реквизиторов. Они радостно улыбались нам, некоторые спрашивали, что случилось. Услышав горестные Люськины слова о том, как мы с трудом впрыгнули в уходящий поезд, они сочувственно кивали головами. Говорили, как хорошо, что всё-таки успели, — и оставались попивать чаёк в своих тёплых, уютных купе.
Не помню, какой это по счёту был вагон, помню только, что «СВ».
В коридоре стояла группа иностранцев и о чём-то весело беседовала. Неожиданно мужчина лет 35 посмотрел в нашу сторону, когда мы пытались их аккуратно обойти, наклонился, взял у нас из рук самые тяжёлые сумки и, ничего не говоря, только улыбаясь, понёс их следом за нами.
В эту минуту Люська впервые замолчала и больше уже не говорила ничего. Когда мы вошли в наше купе, навстречу к нам бросился Пров Садовский.
— Девочки! Что с вами, где вы были? Мы ничего не могли понять. Что случилось? — Он с удивлением смотрел на иностранца. Тот спокойно поставил наши вещи и, улыбаясь, пошёл в обратную сторону.
— Merci beaucoup, monsieur! — почему-то по-французски крикнула я.
Он обернулся и, засмеявшись, махнул мне рукой на прощание.
— Кто это? — спросил Садовский.
— Пров… — только успела сказать я, и весь кошмар последнего часа вдруг вырвался из моей груди. Я зарыдала так, что, наверное, было слышно в последнем вагоне. Пров прижимал меня к себе, пытаясь успокоить, узнать, что случилось. Весь свитер у него промок от моих слёз, а я всё плакала и плакала, без конца повторяя:
— За что? За что?
Вы не были в Одессе?
Вы не были в Одессе? Это горе!
Можно не бывать в Турции, в Греции, на Майорке, в Париже, наконец, но не быть в Одессе — нельзя. Нет, не сейчас, не в этой.
В той нашей Одессе, где жили одесситы. Её теперь нет. То есть город на карте есть, и даже название сохранилось, но там теперь живут «громадяне». Они уже так не говорят, они не умеют так торговаться.
— Сколько стоят ваши семечки?
— Это не семечки, а картофель. Прошу 80 копеек, отдам за 60. — И таки отдаст! Но зачем просить 80, это знают только одесситы.
— Послушайте, дама. Вы не умеете ходить на рынке. Я с вами могу иметь спор. Вот увидите! Вы покупаете курицу за 25 рублей, а я — ту же курицу за 15. И мною будут больше довольны, чем вами!
Ну, где вы это сейчас услышите?
А я слышала и впитывала в себя эту прелесть, эту интонацию и пронесла её через всю жизнь.
Спасибо Малому театру!
Мы на гастролях — в Одессе. Едем в такси с вокзала в гостиницу «Аркадия». Водитель, местный балагур, рот не закрывает ни на минуту. Спрашиваем сквозь хохот:
— Сколько надо ещё ехать до «Аркадии»?
— Да пара анекдотов! — Так они измеряют расстояние.
Утром на море толпа. Все едят. Мало кто плавает. Впечатление, что они пришли на море покушать. Без конца пихают детям что-то в рот:
— Яшка, ешь бутерброд, чтоб ты сдох!
Говорят громко, жестикулируя. По темпераменту похожи на итальянцев, но по чувству юмора — ни на кого!
В автобусе кондуктор:
— Мужчина, что вы стоите, как камень на дороге? Пройдите вперёд! — Никакой реакции.
Кондуктор:
— Нет, вы посмотрите на него, будто не ему говорят! Мужчина! — Никто не двигается с места.
— Интересный мужчина, я же вам говорю! — Все стоящие в проходе задвигались.
В очереди пара. Он беспрерывно хохмит, его дама всё время хихикает. Продавщица строго:
— Мужчина, вы что, не можете помолчать? У вас недержание?
Дама — ему со смехом:
— Игорь, прекрати, видишь, ты у неё всё с головы взял.
На улице мелкий, нудный дождик. Старый, грузный человек сидит на каких-то ящиках. Мимо, шаркая, идёт такой же старик. Не поворачивая головы, он спрашивает сидящего: