Люба, улыбаясь, достает пакеты с заднего сиденья.
В воротах появляется человек в капюшоне.
В его руках пистолет, и он целится в Сафонова.
Люба роняет пакет, яблоки катятся по земле…
Чуйка сработала, как всегда.
Выхватываю из-за пояса пистолет.
Чужак замечает меня и меняет прицел.
Люба бежит ко мне.
Все за доли секунды.
Чужак стреляет.
Я тоже…
Люба валится мне в руки, из ее глаз слезы.
Чужак падает замертво, а я прижимаю Любу к себе, оседаю на ступеньки. Сафонов подлетает и падает перед нами.
- Люба… Любаша…
- Где болит, маленькая? – ощупываю ее.
- Плечо… Он попал в плечо…
Выдыхаем с Сафоновым.
- Отлупить бы тебя, - перед глазами плывет. – Вот на кой хер ты под пули лезешь? А!?
Люба гладит ладошками мои щеки, растирая влагу. Я что, блять, плачу?
- Не переживай, товарищ Соколов. Все со мной нормально, - выдыхает она воздух сквозь зубы. Ага, как же… Нормально…
- Пойдем, маленькая, посмотрим твое плечо. А стоп, - передаю Любу в руки Сафонова, а сам иду к воротам. Снимаю капюшон с чужака…
- Это Зотов, - говорю громко, не оборачиваясь. Вытаскиваю из кармана телефон, звоню своим и даю распоряжения. Ворота не закрываю, просто иду в дом и перевязываю рану Любы. Желание потрепать ее хорошенько накатывает такое, что еле держусь. Челюсти начинают болеть, так я сильно зубы сжимаю. Сафонов вообще как не в себе, смотрит невидящим взглядом куда-то в пространство. Не хватало еще, чтобы пока еще не тесть кукухой двинулся…
Через час улицу заполняют полицейские машины с мигалками и кареты скорой помощи. На одной из них увозят труп Зотова, врач из второй осматривает Любу и рекомендует ехать в больницу. Но Любаша ни в какую, пишет отказ и отправляет врачей на более важные вызовы.
На удивление, она довольно спокойна не смотря на ситуацию. Наоборот, идет в кухню и ставит на плиту сковороду.
- Что ты делаешь? – заторможенно спрашивает Сафонов.
- Кушать хочу. Колбасу жареную и яичницу, - спокойно отвечает Люба. – Ты будешь? – Сафонов отрицательно машет головой. – А ты? – это уже мне.
- А я буду.
- Вот и славно, - говорит она, нарезая тонкими колясочками сервелат, и кладет на сковороду. Охренеть просто… Ох-ре-неть!
33.
Меня словно парализовало. Тело окостенело, конечности отказываются двигаться. Сижу и смотрю в окно, как медики пакуют тело Зотова и грузят в карету скорой. Ментов полный двор, все суетятся. Соколов мечется от коллег к Любе и обратно. Врач, что осматривал Любу, похвалил Захара за профессионально наложенную перевязку и бесконечно долго заполнял документы. Потом Люба спорила с ним, что не поедет в больницу, писала отказ. Наконец, дом опустел.
Люба с невозмутимым лицом жарит яичницу с колбасой, а у меня к горлу подкатывает желчь. Я мог ее потерять… Мою Любашу, мою малышку… Второй аз за столь короткое время, мог потерять своего ребенка…
Я бы не пережил! Умер бы на месте, если бы это случилось.
Все зло в мире из-за проклятых денег. Если бы Зотову не нужна была бы моя фирма – ничего бы этого не случилось. И Любаша не пережила тот ужас…
Перевожу взгляд на Соколова. Он темнее тучи. Хмурится и молча наблюдает на передвижения Любы по кухне, а потом ловит ее за талию и прижимается к ее животу лбом. Охренеть можно, этот лысый бык плакал. Плакал там на ступенях, пытаясь понять, куда ранили Любу. Потом старательно отводил глаза, когда обрабатывал и бинтовал рану. А я не мог пошевелиться, как и сейчас. Тело затекло и болит, а я все сижу.
Соколов дышит шумно, сжимает и разжимает пальцы на боках Любаши. Она гладит его бритый наголо затылок подрагивающими пальчиками и что-то тихо говорит. А, может, и не тихо. Может, это я ничего не слышу. Оглушенный звуком выстрела и страхом за дочь. Закрываю глаза, сдерживая ком, подступивший к горлу. И уже не злюсь на Соколова за то, что Люба в него влюбилась. И за то, что она под пули полезла ради него, тоже не злюсь. Она у меня такая, маленькая отважная женщина… Женщина! Когда вообще вырасти успела? Ведь недавно под стол пешком ходила и не давала расчесывать пушистые кудри. В школу пошла тоже недавно, и вот… Мужик у нее! Взрослый, матерый волчара, который вырвал ее из лап уродов, буквально на руках вынес из подвала… И теперь обнимает, стараясь успокоиться.