Съезжаю по стене и сворачиваюсь калачиком на матрасе, слезы беззвучно катятся по лицу, и становится еще холоднее. Я не знаю, сколько времени была без сознания. Не знаю, день сейчас или ночь. Не знаю, что будет дальше, но очень надеюсь на освобождение. А еще на то, что не заболею воспалением легких, потому что на мне лишь легкая футболка, а в моей темнице сыро и холодно.
5.
Как назло, не могу уснуть. Сон сейчас был бы лучшим решением, потому что вот так лежать и ждать неизвестно чего – настоящая пытка. Может, попросить похитителей дать мне снотворное? А если у него серьезные побочки? Ведь сейчас я себя ощущаю отвратительно. Может, надо звать на помощь? Вдруг, кто-то услышит? Но опять же, если ссылаться на те фильмы, что я видела, пленников держат в каких-нибудь домах на отшибе или за городом. Там, где никто не заподозрит и никто не услышит.
Как же страшно, господи… Папочка, миленький, найди меня пожалуйста… Пожалуйста, найди меня…
В туманных, еще не отошедших от дряни, что мне вкололи, мыслях, я слышу, как снова открывается дверь. Но я стараюсь дышать ровно и не шевелиться. По бетонному полу с неприятным звуком отодвигается стул и брякает что-то по обшарпанному столу у входа. Ощущение присутствия заставляет меня затаиться, как мышь перед котом. Я не открываю глаз, и от неизвестности становится только страшнее. В груди громко барабанит сердце, и кровь шумит в ушах. И, кажется, что этот шум слышно на весь подвал. В носу начинает щипать, но я боюсь издать хоть какой-то звук.
- Я знаю, что ты в сознании, пташка, - басит мужик, и у меня не остается выбора, как открыть глаза и попытаться сфокусировать на нем взгляд. Перед глазами все еще мутно, и я тру их пальцами. – Надеюсь, что ты будешь благоразумна. Не дергайся, не шуми и не провоцируй. И молись, чтобы твой папаша быстрее пошел на контакт. Иначе нам придется немножко пожестить… - он скалится, как дикий зверь, и мне становится еще страшнее. Уж лучше сидеть одной в полной темноте, чем вот с таким громилой. От него веет опасностью, и у меня внутри все начинает вибрировать от страха. – Так что, детка, сиди тихо и не рыпайся. Ты поняла меня?
Я лишь прикрываю воспаленные глаза и киваю. А что еще остается? Лишь ждать и, как сказал громила, молиться. Эх, жаль, что я так и не выучила ни одной молитвы. В детстве бабуля брала меня с собой в церковь на праздничные службы. Но мне было интереснее рассматривать лики святых на иконах, чем вслушиваться в монотонное чтение молитв. А когда я стала старше, так и вообще перестала с ней в церковь ходить.
Громила покидает подвал и на двери по ту сторону лязгает засов. А я так и продолжаю лежать, обняв себя руками. Вроде бы, когда холодно, нужно расслабить мышцы, и станет теплее. Так говорил дед, когда я зимой постоянно мерзла. Я вообще теплолюбивая, даже летом сплю дома под одеялом. Как бы хотелось, чтобы все, что происходит, оказалось ночным кошмаром! И наутро я проснулась в своей кровати, и забыла этот страшный сон!
Но этому не суждено сбыться, и просыпаюсь я от звука открывающейся двери. На пороге стоит незнакомец. Его взгляд холодный, как лед. Бровные дуги изогнуты, отчего создается впечатление, что он хмур и удивлен одновременно. Бритый наголо, довольно крупный, но невысокий. Кажется, таких называют коренастыми. Он выглядит не так пугающе, как предыдущие «гости», и отторжения почему-то не вызывает.
Я еле поднимаюсь на матрасе, приваливаясь спиной к стене и прижимая к груди колени. Обхватываю себя руками.
Мужчина садится на скрипучий стул у стола, оглядывает полутемное помещение, задерживается взглядом на старом ржавом ведре, которое, как я предполагаю, мне придется использовать в качестве туалета. Оно стоит в самом темном углу, но все равно достаточно освещенном, чтобы мои надзиратели увидели то, что не предназначено для их глаз. Мужчина задерживается взглядом на моих обнаженных руках, вздыхает.