достаточно сильно, примерно в метре от нас, была видна ниша Зидана. Там спали еще двое отделившихся от родителей самостоятельных самцов: Ундук и чуть более молодой Карид. Проснулся я от дикой боли в ступне, вскочил в полумраке и, протянув лапу, пальцами почувствовал кровь. В тот же момент нахлынуло ощущение, что такое уже было со мной и повеяло присутствием моего наставника, как тогда на реке, когда меня выловил отец. Я с удивлением понял, что именно в эту ночь почему-то спал не как всегда головой к удобной выемке прохода в соседнюю нишу, где протекал чистый воздух из недр пещеры, а ногами к ней. Я растолкал отца и тот, перевалившись через испуганную мать, спросил, что мне нужно. - Кто-то меня пытался убить! - прошипел я, - Нужен огонь, у меня течет кровь! Отец быстро вылез из ниши и бросил в костер веток. Я вылез за ним, испачкав мать кровью. - Покажи! - Вот! - я показал ступню, глубоко пробитую каменным наконечником, - Меня ударили через проход к Зидану. Кто-то думал, что попадет в голову, но я спал наоборот! Кровь шла не очень сильно и я, подковыляв к выходу, начал прикладывать снег к ране. Отец приволок одной лапой упирающегося Зидана. Тот ощерился как затравленный волк и совсем не выглядел только что проснувшимся. В другой лапе у отца была охотничья палка с окровавленным наконечником. - Зачем? - еле сдерживаясь, спросил он, нервно подергивая палкой. - Он показал меня всем! - Тебя усыпил камень! - сказал отец. - Да! - Зачем его отобрал? - Она сама дала! - Никто не даст такой камень! - Я не хотел идти с ней опять, и она дала! - визгливо крикнул Зидан. Я вытаращил глаза от такого откровения. - Ты хотел убить. Теперь я должен отправить тебя в Мир За Горами! - отец задышал чаше. Зидан съежился и задергался изо всей силы. Отец свалил его на землю и замахнулся палкой. - Стой! - заорал я. Отец на мгновение замер, но скривился и опять замахнулся. Я метнул в отца окровавленный снежок, и тот разлетелся у него на голове. - Гизак!!! Это я виноват! Отец медленно опустил палку и уставился на меня. - Я думал, что он отобрал! - сказал я и зачерпнул новую порцию снега, - Отпусти его! Зидан вскочил и убежал. Отец молча постоял около меня и тоже ушел. Я знал, что никто в пещере не спит, и все слышали, что происходит. Но ни один не посмел встать и подойти. Ступня начала неметь от холода, и кровь остановилась. Рана выглядела очень неприятно, и я не знал, что с ней делать. Боль отдавала во всю ногу, становясь невыносимой. Я допрыгал до своей ниши, нашел еловую смолу и смазал рану. Когда жгучая боль немного отпустила, я лег, но от боли не мог заснуть до утра. Мать так и не сказала ни слова. Я чувствовал себя ужасно одиноким. Под утро, кажется, я заснул. Когда стало светло, посмотрел на рану. Ночью шла кровь. Я убрал пятку из маленькой лужицы. Голова кружилась и хотелось пить. Сначала я съел меда, полежал еще немного, натянул на себя свою шкуру и начал осторожно выползать. В пещере было непривычно тихо. Отец отвечал кому-то короткими негромкими репликами. Прыгать на одной ноге стало трудно потому, что все отдавалось болью в ступне. Я взял отцовскую охотничью палку и, опираясь на нее, вышел на снег. Когда я добрел до речки, ступня охладилась, и боль слегка затихла. Хотя воды стало значительно меньше, чем летом, но течение оставалось достаточно быстрым, а зима недостаточно холодной, чтобы заморозить реку льдом. Я напился и начал подниматься, когда почувствовал что-то сзади. Из-за дальних кустов на меня смотрело насколько пар волчьих глаз. Как только я их заметил, они начали подбираться, следя за каждым моим движением. Я взмахнул палкой и крикнул. Они пошли быстрее. Я завопил и, подняв палку, приготовился. Один из волков внезапно жалобно взвизгнул и подпрыгнул в воздух, другие насторожено оглянулись. Рядом в снег впились несколько камней, и волки бросились в кусты. Я отошел от реки, встал и облегчился. Потом вернулся в пещеру и сел у костра. Отец протянул мне горячий печеный корень. Я взял, посмотрел на отца с благодарностью и молча принялся есть. Я замечал, что из-за камня все стали избегать Шиду. После нескольких неудачных попыток заигрывания с самцами она замкнулась и почти постоянно сидела в своей нише рядом с матерью. Меня она ненавидела так сильно, что я это чувствовал всей своей шкурой. Но камень не возвращала. Вероятно, просто из страха. Атмосфера в пещере становилась невыносимой. Вечерних разговоров у костра не получалось. Когда я сам пытался что-нибудь рассказать, меня воспринимали с напряжением. В таких случаях лучше всего уйти куда-нибудь подальше от сородичей или купить их расположение новой несомненной пользой. Я давно хотел пойти обследовать глубинные лабиринты нашей пещеры. Из нашего зала туда вели два хода. Никто не осмеливался забираться далеко. Но моя ступня исключала возможность такого путешествия. И я придумал себе другое занятие. Наскоблил острым камнем темной зеленоватой глины со склона недалеко от выхода, густо замесил с водой и слепил несколько небольших чашек для пробы. Мне повезло: глина оказалась подходящей. Первые две попытки обжечь чашки в костре не удались, но вскоре я научился это делать. Это окрылило меня, и я соорудил из камней небольшую печь для обжига. У меня не было крутящейся подставки, и выделка форм занимала много времени, но мне некуда было спешить. Вскоре у меня начала получаться неплохая глиняная посуда. Никто не мешал мне. На той же печке я попробовал вскипятить воду в чашке, и мне это удалось. В самой большой глубокой чашке я вскипятил воду, бросил туда сухих фруктов и, дав немного остыть, положил мед. Я начал разливать ароматный напиток по нескольким имевшимся чашкам и все, кто пробовал, снова становились моими друзьями. В душе, по крайней мере, они были благодарны потому, что никогда в жизни ничего подобного не пробовали. Даже уныние и апатия исчезли. Когда же я сварил отличный суп из сушеного мяса и кореньев, то настроение у всех поднялось почти до летнего уровня. В этот суп я добавил собранный осенью лук и с этого момента народ оценил его. Теперь многие увлеклись изготовлением посуды еще и потому, что соседи, попробовав еды нового приготовления, выменивали нашу посуду за большое количество припасов. Жизнь опять становилась сносной. Мне было грустно думать о том, что отношение ко мне строилось только в зависимости от пользы, которую я мог принести, а в остальном росла пропасть непонимания. Это было несправедливо, но я легко подавлял рвущееся из моей души чувство враждебности. Похоже, мои проблемы здесь только начинались. Я это чувствовал и боялся. Легче не думать о таком и радоваться благополучию в настоящем. Возможно, единственным выходом оставалось стать суровым и беспощадным, чтобы своей властью не дать свершаться конкретным бедам и не допускать сомнений. Но смогу ли я что-то кардинально изменить, став сильнее Гизака и заняв его место? Ведь я просто начну выполнять привычную всем и понимаемую всеми роль, а новшества, внедряемые силой, а не пониманием, возведут границу между мной и остальными. Я зримо ощущал всю ту огромную пропасть недостающих представлений, которую нужно постепенно заполнить, чтобы прийти к желаемому уровню отношений. Мои ранние мечты возвысить племя до культуры моих представлений теперь выглядели очевидно невыполнимыми и наивными. Но я очень хотел найти верный путь, иначе терялся весь смысл моей жизни здесь. Детский мозг - это очень непосредственное и беспокойное устройство. Я долго пытался сосредоточиться и отвлечься от реальности. Мне показалось, что в какой-то момент это удалось, и я задал свой вопрос наставнику: что делать? Четкого контакта не получилось, и я так и не понял: он ли ответил мне или же это было мое собственное подсознание. Ответ сводился к тому, что я должен насаждать доброту к близким в сердцах окружающих и не порождать ненависть. И пусть хотя бы одно существо полюбит меня и станет понимать, как самого себя. Можно было и не спрашивать: во всех последних воплощениях от меня ждали именно этого. Значит - подсознание. Ступня почти зажила и напоминала о себе только по ночам. Рана не загноилась. Не высохшая еловая смола оказалась отличным средством, да и на мне все зарастало как на собаке, - преимущество детского возраста. В один из прекрасных солнечных дней, когда сытое племя томилось в безделье, я сумел разжечь общее любопытство, новой соревновательной игрой. Сначала я рассказал идею отцу так, что его эта идея увлекла его и он объявил всем, что его Туюм может всех разшевелить новым способом. Я вывел всех на искрящийся под теплыми лучами снег, разделил поровну, прочертил границу и строго наказал не пересекать ее. Две армии стояли друг перед другом, радостно предвкушая веселье, и пещерные шуточки так и сыпались с обеих сторон. - Смотрите! - крикнул я и слепил крепкий снежок, - Это мой метательный камень. Все, кто рядом со мной будут биться этими снежными камнями с теми, кто напротив. Понятно? Я размахнулся, и на лбу Гизака красивым веером, подсвеченным солнцем, разлетелись снежные брызги. Тот, как и в прошлый раз, даже не подумал уклоняться от какого-то снежка, и только глупо скалился в непонимающей улыбке. Но большинство ухватило суть игры быстро. Две команды дикарей взревели, и началась снежная битва. Как бы я хотел иметь эту фотографию, где мохнатые, голозадые пещерные существа, рычащие по-звериному и оскаленные подобием жизнерадостной улыбки, кидались снежками как