ильно - все понятно, - развил тему Мурак. - Но не все непонятное неправильно! - изрек Гизак и задумался над собственными словами. - Ты говоришь, как Шекил! - польстил Мурак и Гизак заржал. Они выпили компота и расслабились. - Как ты, Мурак, вчера? - осторожно поддел Гизак, - Хорошо погулял? Мурак загадочно оскалился. - Как молодой мамонт! - похвалился он, - А ты, Гизак? - Как три молодых мамонта! - устало махнул лапой Гизак, оставив тень не оспоренного превосходства у собеседника и повод для дальнейшей неприязни. Кроме нас с Шидой и подростков никто больше не ходил в глубь пещеры, хотя мы часто приносили оттуда заманчиво красивые известковые образования. Свечи я берег, и подростки не могли с одними лучинами забираться далеко, а взрослым это занятие казалось слишком бесполезным. Правда, переход в пещеру Колапа освоили многие. Во время одного из наших путешествий по глубинам пещеры, которые мы часто предпочитали охоте в лесу, мы с Шидой обнаружили новый выход. Он находился довольно далеко от наших становищ. Пещера была уже настолько хорошо нами изучена, что большую часть мы шли, не зажигая свечей, в полумраке от тлеющих углей в горшке. Мы истратили почти все свечи и собирались возвращаться, когда обнаружили новый выход. Это нас обрадовало потому, что даже думать не хотелось про спуск в последний колодец, из которого мы с немалым риском выбрались, подстраховываясь веревкой из крученых кишок. Теперь же можно было пройти поверху. Пригибаясь, мы вылезли из невысокой щели в высокую нишу, откуда начинался ручей. Почти летнее солнце ласково заливало теплом узкое ущелье с крутыми склонами, заросшими густым кустарником. Прямо напротив выхода из пещеры, с противоположной стороны примыкало боковое ущелье, образуя живописную развилку с березовой рощицей. Две речки сливались в небесно-голубое озерцо с прозрачной водой. Мы спустились вниз, пробираясь через кусты смородины и колючего барбариса. Место казалось настолько уютным, что я подумал о том, как неплохо было бы переселиться сюда. Здесь водилась дичь, на кустах попадалась шерсть горных козлов, здесь было множество сурковых нор, и однажды из-под ног шмыгнул крупный кролик. Мы спустились к озеру и уселись на чудесный песок. Рядом небольшими фонтанчиками пробивались чистейшие роднички. В этом прекрасном месте царил безмятежный покой. - Щида, тебе здесь нравится? - Да! - Ты бы согласилась жить здесь со мной? - Нет! - она удивленно посмотрела на меня. Я развязал свой рюкзак и достал еду. Наслаждаясь жизнью, мы съели сушеное мясо. Но не хотелось оказаться ночью в незнакомом месте, и мы не стали засиживаться. Как только мы прошли немного вниз по ущелью, оно резко сузилось, обрываясь крутыми водопадами. Обходить их по склону, густо заплетенному кустарником, было невозможно. Мы полезли прямо вниз, спускаясь в некоторых местах по двойной веревке, перекинутой через камни или крепкие ветви. Дальше приходилось идти вдоль речки по прибрежным камням, постоянно пробираясь через переплетенные деревья и наши задние лапы стали побаливать, попадая на острые сколы камней и крупную щебень. Теперь уже казалось, что обратный путь пещерой был бы проще и, главное, неизмеримо короче. Мы остановились, чтобы напиться и присели отдохнуть. Я ухватил Шиду за заднюю лапу и, пока она хихикала, осмотрел ее ступню. Несколько царапин сочились кровью. Тогда я снял с бедер свою шкуру. Шида с любопытством вытаращила игриво заблестевшие глаза. Потом с сожалением вздохнула. - Туюм! Ты такой сильный! Но я устала… - Отдохни, Шида, - рассмеялся я, вытащил нож и нарезал шкуру на четыре части. Потом я привязал лоскуты к стопам себе и Шиде. Идти стало гораздо легче, и на свободных участках мы даже бежали. Ущелье казалось нескончаемым. Наконец склоны разошлись, открывая широкую долину. Но, как на зло, многолетний кустарник здесь стал настолько густым, что мы потратили не меньше часа, продираясь через него. Я проникся уверенностью, что ничто бы не могло меня заставить подняться обратно по этому ущелью. Мы, в который уже раз, напились, искупались в речке и разлеглись на траве сушиться. Оставшаяся дорога уже не должна быть трудной. Мы закрыли глаза, отдыхая под горячими лучами солнца. Что-то протопало рядом, и я осторожно посмотрел. Недалеко от нас проходило небольшое стадо лошадей. - Шида, не шевелись! - тихо прошипел я и начал осторожно готовить веревку. Потом прикинул свой вес и понял, что ничего не получится. Тогда я просто сел и несколько лошадиных голов повернулось в нашу сторону. - Смотри, Шида! - Лошади. - На них можно ездить. Такая сумасшедшая мысль никогда не приходила ей в голову, и она с усмешкой посмотрела на меня. Стадо уходило, лениво пощипывая молодую траву. - По-моему они нас не боятся, - проговорил я и встал. Лошади игнорировали меня. Мой образ не входил в перечень опасностей, записанный в их рефлексах. Открыто, не делая резких движений, я подошел совсем близко, но меньше чем на три метра меня не подпускали. Когда я хотел подойти к жеребенку, то его мать заржала и недвусмысленно повернулась ко мне задом. Я решил не получать сегодня удара копытами, мирно нарвал пучок травы, соорудил из него веник и бросил настороженной лошади. Та слегка шарахнулась и даже не понюхала мой подарок. Подошла смеющаяся Шида. - Ты кормишь лошадь? - Шида, как было бы хорошо привести с собой пару жеребят! - сказал я. - Давай убьем их! - деловито предложила Шида и потянулась к ножу, висящему у нее на бедре. - Нет, они нам нужны живыми. - Зачем? - Когда они вырастут, мы будем на них ездить. Мы брели вместе со стадом, и скоро лошади почти перестали обращать на нас внимание. Я протянул одной прямо к морде свой веник травы, и та нехотя сжевала его. Мы с Шидой начали кормить лошадей с рук и подружились со стадом так, что нас начали подпускать к жеребятам. Я разрезал веревку пополам, сделал петли и отдал одну Шиде. Мы осторожно и ласково надели их на головы жеребятам и шли дальше пока рядом не оказались подходящие деревья. Тогда мы привязали концы веревок к стволам и отошли в сторону. Жеребята подергались и остановились. Стадо слегка заволновалось и лошади-матери, фыркая, начали ходить вокруг своих жеребят. Они терлись о них мордами, тихо ржали, но жеребята только буксовали ножками и оставались на месте. Стадо начало уходить дальше. Одна из матерей громко заржала и оставила своего жеребенка. Но другая так и бродила вокруг. Стадо скрылось за рощей у реки. Я попытался подойти к жеребенку, но его мать вставала ко мне задом. Пришлось потратить еще около часа на уговоры. Но зато потом мы повели обоих жеребят с собой, и лошадь, недовольно фыркая, пошла следом. Сначала жеребята упирались и не желали идти достаточно быстро, но у нас с Шидой было отличное настроение и оно, видимо, как-то передалось животным. Они оба были жеребцами. Вскоре мы поладили, и даже лошадь перестала нервничать. До пещер было довольно далеко. Шида шла и увлеченно мычала одну из паршивых мелодий Шекила. А я опять улетел в мир своих мыслей. В каждой из своих жизней я пытался понять, зачем я живу и как достичь счастья. Но приближение старости не приносило решение этих вопросов, а усложняло их, пока не делало трагически бессмысленными. Смерть милосердно стирала сумбурный клубок противоречий, чтобы все начать сначала. Даже сейчас я невольно задумывался о тех же проблемах, хотя мой умудренный разум только снисходительно улыбался этому. Я знал, что живу, чтобы выполнить свою задачу среди всего происходящего в этом мире, а ощущение счастья не может быть постоянным. Достигая благополучия и улучшая возможности, человек только увеличивает число своих забот. Я несколько раз был очень богатым человеком. И каждый раз это не было заслугой моих личных умений. Обычно мне как-то доставалась крупная сумма денег или особые возможности, что-то вовсе не полученное за мой труд. Но любые деньги не делали меня более счастливым. Я почти все мог купить, только не искреннее отношение окружающих. Но лишь заслуженно хорошее отношение приносило ощущение полноты счастья. Я заметил, что чувствовал себя счастливым и тогда, когда удавалось придумать и создать самому что-то новое, даже если об этом никогда не узнавал никто другой. Это на короткое время наполняло энергией и гордостью и на долгое время увеличивало общий багаж моих достижений, ментальный вес моей значимости. Сейчас мы вели лошадей, чтобы приручить их. После этого следующим шагом будет разведение домашних животных вместо охоты и окультуривание полезных растений. Это полностью может изменить уклад жизни. И это не пройдет без серьезных конфликтов и потерь. А нужно ли вообще усложнять жизнь? Наш народ итак не голодал. Несмотря на то, что охотники давно распугали дичь в округе, и приходилось заходить все дальше от пещер, мяса всегда хватало даже для засушки впрок. Диких плодов, ягод и съедобных корней было сколько угодно в лесу. Вскоре жизнь наглядно покажет, зачем это нужно, а пока что я раздумывал о том, для чего нужен прогресс? Чтобы начали выживать слабые и глупые, получать незаслуженную власть и гадить всем? Может быть для того, чтобы, освободившись от насущных проблем, люди смогли заняться духовным совершенствованием? Но чем существующая здесь мораль хуже той, какая была в самых прогрессивных веках моих воплощений? Она просто другая. Цивилизованные люди уничтожали друг друга с неизмеримо большей злобой и более изощренно. И возвышени