Пименов покосился на Барракуду: что думаешь? Тот или сделал вид, или действительно не понял. Узколоб телохранитель. Надо будет — убьет, а на роль советника не тянет, нет.
Но если Севостьянов прав, и провал — действительно следствие появления Светланы на горизонте?
— Походи за ней, Барракуда, — вполголоса, боясь пропустить хоть слово из динамика, сказал Пименов.
Мордоворот кивнул.
«Ты акционеров Язона не знаешь, — спокойно рассуждал Адамов на том конце провода. — Уладят с прокуратурой, дело заведут, а потом похерят, профиль поменяют или концы в воду за бугром».
«Вот! — воскликнул Гольдин. — Почему — мы? Палка-то о двух концах. Франкфуртские и засыпали».
«И этот дело говорит, — подумал Пименов. — Стоит мотнуть в большой свет, в круиз, пока они на девчонку компромат будут стряпать. Жаль. Хорошо бы с ней по Майне, на катере…»
Участники совета сдрейфили, конечно. Пименов понимал, что дела никто из них не провалит, но кто тогда? Угроза была стимулом для мозговой атаки. Там, в помещении, завязался сыр-бор, каждый хотел оправдаться. Пименов засмеялся, отключил микрофон.
— Если и в самом деле она, лично порешу. Только скажи, — и он сурово посмотрел на телохранителя.
Барракуда встал с демонстративной готовностью.
Никто из совета о версии Севостьянова Язону сообщать не стал, опасаясь гнева: подозрение тенью ложилось и на него самого. Все подавленно молчали, потом стали выпрашивать побольше времени. Условно решили, что первый провал мог быть вызван стечением обстоятельств. Для выводов нужна цепочка.
— Дорогая цепочка получится, — усмехнулся жадный Адамов. — Золотая в прямом и переносном, так сказать.
— Семь лет под одним богом ходим, — лепетал Гольдин.
— Ищите сами, — обреченно резюмировал Кропоткин. — Найдете — воля ваша.
И только Севостьянов промолчал. Он сказал все — знал, что в комнате установлен микрофон.
3
Кладбище было старым, на нем уже давно никого не хоронили. Подзахоранивали только в могилы родственников.
— Привет, душа Евгений, — буркнул Каменев, пришедший сюда ни свет ни заря. Обросший щетиной, с красными воспаленными глазами, он сидел на камне, который они собирались сегодня устанавливать. — «А на кладбище все спокойненько».
Каменев уже успел уполовинить бутылку. На могиле стоял стакан, прикрытый черным мякишем.
«Душа Евгений» присел рядом, молча выпил. «Состарился без дела, — подумал он о бывшем опере. — И пьет не в меру. Жаль…»
— Нравится мне здесь, — сказал неожиданно Каменев. — Я уж у сторожа справлялся, нет ли вакансий.
Евгений не ответил. Поплевал на ладони, вонзил в землю лопату, которую одолжил у могильщиков. На камне было высечено:
ШВЕЦ ПЕТР ИВАНОВИЧ
1954–1994
Проработали с час, за все это время не обмолвились ни словом. Когда распороли бумажный мешок с цементом и Евгений, прихватив пару ведер, отправился к колонке за водой, явился Илларионов с бутылкой и букетом хризантем.
Петр любил хризантемы.
Подъехали Нежин и Ника. Нежин держался молодцом, шел, почти не опираясь на палку.
— Все в сборе, пора и перекурить, — оживился Каменев. — Наливай, Алеша.
Вдовец Илларионов единственный из всех оставался в строю. Ему бьио по-человечески жаль Каменева и Столетника, не ко времени запросивших у жизни тайм-аут.
— Давно не брился? — как бы невзначай спросил он у Каменева, свинчивая со «Столичной» пробку.
— Бороду отпускаю, — соврал «лев на пенсии».
Илларионов сказал речь:
— Вот и год прошел. Мы все еще живы. — Вздохнул и выпил.
Ника заплакала, прильнула к Нежину. Отставной полковник обнял жену.
К двенадцати камень стоял на фундаменте. Друзья помолчали, стоя у холмика, затем втиснулись в старенький «жигуль».
— Вам детей не пора заводить? — попытался разрядить атмосферу Евгений, когда Нежин вырулил на Камчатскую.
— Уже, — засмеялась счастливая Ника.
— Да ну?!
— А ты, сыщик, не заметил? — улыбнулся Нежин.
— Душа Евгений у нас нянькой будет. Из него хорошая нянька получится, — подначил Каменев.
— Лучше на кухню за молоком, чем в гастроном за водкой, — не остался в долгу Евгений.
— Как девочки, Алексей Иванович? — спросила Ника.