Когда блузка присоединилась к кофте на стуле, обнажилась простая хлопковая комбинация. Бретельки врезались в плечи, оставляя красноватые следы на бледной коже. Катя на мгновение прижала руки к груди, словно пытаясь закрыться, затем решительным движением стянула комбинацию через голову.
Теперь она стояла в одном белье – простом, советского производства, но на её теле даже эта незатейливая ткань приобретала особое очарование. Грудь вздымалась от частого дыхания, и Михаил невольно отметил, как напряглись соски под тонкой тканью лифчика, проступая отчётливыми бугорками.
Руки Кати дрожали сильнее, когда она потянулась к застёжке лифчика за спиной. Несколько попыток не увенчались успехом – пальцы словно онемели. Она прикусила губу, на лбу выступили капельки пота. Наконец крючки поддались, и лифчик медленно сполз вниз.
Груди освободились с едва слышным вздохом облегчения. Среднего размера, идеальной формы, они слегка покачнулись от движения. Соски, уже возбуждённые от волнения и прохлады комнаты, торчали твёрдыми горошинами, тёмно-розовые на фоне бледной кожи. Ореолы были небольшими, аккуратными, с мелкими бугорками по краям.
Катя инстинктивно прикрыла грудь руками, но затем, словно вспомнив о цели своего визита, опустила их. Щёки пылали, но в глазах появилась решимость. Она зацепила большими пальцами резинку трусиков и замерла на мгновение.
Михаил слышал её рваное дыхание, видел, как подрагивает живот от напряжения. Мышцы на животе проступали тонкими линиями, подчёркивая стройность фигуры. Кожа была гладкой, почти фарфоровой в мягком свете лампы.
Одним быстрым движением, словно боясь передумать, Катя стянула трусики вниз. Ткань скользнула по бёдрам, зацепилась за колено, упала к лодыжкам. Она переступила через них, оставаясь полностью обнажённой.
Тело её было прекрасно в своей естественности. Узкая талия плавно переходила в округлые бёдра, живот был плоским, с едва заметной ложбинкой пупка. Между ног темнел аккуратный треугольник волос, подстриженных коротко. Ноги были стройными, с чётко очерченными мышцами – свидетельство активной жизни.
Но больше всего поражала кожа – она словно светилась изнутри, несмотря на бледность. Мелкие мурашки покрывали руки и грудь, соски стали ещё твёрже, почти болезненно торча вперёд. По телу пробежала дрожь – то ли от холода, то ли от осознания собственной наготы.
Катя стояла, не зная, куда деть руки. Они порывались прикрыть грудь или низ живота, но она заставляла себя держать их по бокам. Взгляд был устремлён куда-то в пол, длинные ресницы дрожали, на щеках играл румянец, спускавшийся на шею и верх груди.
– Я готова, – прошептала она едва слышно, и в голосе странным образом смешались страх, стыд и какое-то отчаянное возбуждение.
Михаил встал, стараясь двигаться медленно и предсказуемо. В воздухе повисло напряжение, почти осязаемое, наэлектризованное. Он чувствовал жар, исходящий от её тела, видел, как вздрагивает кожа от каждого движения воздуха в комнате.
Михаил чувствовал, как собственное сердце отбивает неровный ритм, но годы жизненного опыта – пусть и в другом теле – научили его скрывать волнение за маской профессиональной уверенности. Он подошёл к камере, делая вид, что проверяет фокус, хотя на самом деле просто давал себе несколько секунд, чтобы успокоиться. Вид обнажённой Кати, дрожащей в полумраке фотолаборатории, пробуждал в нём странную смесь профессионального интереса и чисто мужского волнения.
– Хорошо, Катя, – произнёс он, удивляясь тому, насколько ровно звучит его голос. – Давайте начнём с чего-нибудь простого. Встаньте вот здесь, где свет падает лучше всего.
Он указал на место возле стены, где тусклый свет лампы создавал мягкие тени. Катя неуклюже переступила на указанное место, её движения были скованными, словно она разучилась ходить. Руки всё ещё не знали, куда деться – то прикрывали грудь, то опускались к бёдрам, то снова поднимались.
– Попробуйте встать в три четверти, левым плечом к камере, – инструктировал Михаил, глядя в видоискатель. – Руку можно положить на бедро, вторую – просто опустить вдоль тела.
Катя послушно попыталась принять указанную позу, но выглядело это настолько неестественно, что Михаил едва сдержал улыбку. Она стояла словно манекен, которого кто-то неумело пытался изобразить живым человеком. Спина была прямой до одеревенелости, рука на бедре выглядела приклеенной, а выражение лица напоминало человека, ожидающего расстрела.