За столом тем временем продолжала сгущаться нервная атмосфера. Докладчики один за другим терялись в пояснениях, сбивались на оправдания, говорили о сложностях, особенностях, неожиданных препятствиях, как ученики, провалившие домашнее задание и пытающиеся объяснить учителю, почему их тетради оказались заполнены не тем, что он задавал.
Михаил почувствовал, как нарастающее раздражение в нём достигло критического уровня. Вся ситуация начала походить на абсурдный спектакль, в котором участники забыли роли, а режиссёр уехал в отпуск, бросив актёров без подсказок и сценария. Он уже видел, что, если позволить этому хаосу продолжаться, всё собрание превратится в бесполезный обмен бессмысленными словами и нервными взглядами.
Он отставил кофе в сторону чуть резче, чем требовалось, и вновь почувствовал на себе встревоженные взгляды партнёров, как если бы они только сейчас вспомнили, кто здесь главный. Михаил прекрасно знал, что именно теперь ему предстоит снова взять контроль в свои руки, как капитану, вынужденному броситься к штурвалу посреди шторма, пока корабль окончательно не сел на мель. Или не утонул – и еще вопрос, что из этого хуже в его ситуации.
Михаил глубоко вдохнул, собираясь выдать резкую и отрезвляющую речь, способную встряхнуть притихших партнёров и вернуть их к реальности, далёкой от оправданий и бессмысленных ссылок. Но слова, которые он мысленно уже расставил в идеально выверенном порядке, внезапно стали расползаться и путаться в сознании, точно кто-то невидимый тихо похитил связующие звенья между ними.
Вдруг кончики пальцев его правой руки ощутили странный, неестественный холод, будто Михаил нечаянно коснулся ледяного стекла, пролежавшего всю ночь в морозилке. Сначала это показалось лишь досадным недоразумением, случайным сбоем восприятия, но холод упорно и неторопливо пополз выше, цепляясь за кожу, пробираясь сквозь сосуды, окутывая руку невидимым и тревожным коконом беспомощности.
Тревога стала нарастать, тяжёлым грузом давя где-то в области солнечного сплетения, а Михаил судорожно сжал край стола, пытаясь удержать самообладание и не выдать своего состояния. С усилием он расправил плечи, поднял подбородок и быстро окинул взглядом лица собравшихся, проверяя, не скользнула ли по кому-то из них подозрительная догадка. Взгляды партнёров оставались обеспокоенно-вежливыми, но казалось, никто не заметил, что начальник отчаянно борется со странным недугом, не вписывающимся в картину привычного ему самообладания.
Холод меж тем достиг локтя, поднялся выше и сковал плечо – всё тело словно стало чужим, внезапно предавшим Михаила в самый неподходящий момент. Он напряг ноги, пытаясь перенести вес и выровнять осанку, но именно в это мгновение понял, что опора под ним исчезла: ноги перестали слушаться, превратившись в бесчувственные и непослушные конечности куклы, нити которой кто-то жестоко и неожиданно перерезал.
Михаил резко схватился за стол ещё крепче, уже не скрывая своего состояния, однако движение оказалось слишком поздним и слишком отчаянным – он потянул кресло, гулко рухнувшее на пол, и сам полетел вслед за ним, потеряв равновесие и контроль над собственным телом. Удар был глухим, болезненно звонким, и в ушах Михаила отозвался мучительным эхом.
Зал словно застыл, как если бы само время вдруг решило посмеяться и остановиться, чтобы запечатлеть происходящее получше и посмеяться над этим позднее. Партнёры смотрели на распростёртого на полу Михаила с выражением абсолютного недоумения, будто надеялись, что это какая-то нелепая шутка, очередная эксцентричная выходка начальника, придуманная для того, чтобы вернуть их в чувство и заставить думать быстрее.
– Оригинально, Михаил Борисович! – голос одного из партнёров, наполненный неуверенным смешком и почти искренним восхищением предполагаемым режиссёрским мастерством, разрушил повисшую тишину. – Вы снова решили напугать нас до полусмерти своей маленькой театральной постановкой?
Никто не ответил, даже не улыбнулся – улыбка партнёра повисла в воздухе нелепой гримасой, постепенно угасая в тревожном молчании. На полу перед ними лежал Михаил Конотопов, человек, привыкший управлять любым спектаклем, а теперь сам ставший заложником этой непредвиденной сцены, с участием в которой он явно не соглашался и о которой ничего не знал.
Несколько мгновений никто в зале переговоров не решался даже пошевелиться: все присутствующие внезапно превратились в замороженные фигуры из музея восковых фигур. Их взгляды, до этого растерянные и испуганные, теперь напоминали рыбьи глаза: такие же пустые, мутные, ничего не понимающие, как будто глядящие сквозь, а не на что-то.