Потом юность, институтская пора, полная амбиций и неуёмного желания доказать всему миру собственную значимость. Вспомнился ему и первый день в институте, где Михаил гордо восседал в аудитории, тщательно изображая безразличие к преподавателям, студентам и учебникам, хотя на самом деле был охвачен тревогой и ожиданием чего-то важного, что вот-вот случится.
А затем была она – Катя, его первая настоящая любовь, красивая и неприступная, как скалистый остров. Михаил вспомнил, как нелепо бегал за ней, пытаясь доказать серьёзность своих чувств, и как комично выглядел, пытаясь быть романтичным, хотя романтика давалась ему так же трудно, как танцы медведю в цирке. Случайная улыбка Кати была для него тогда важнее всего на свете, а её отказ казался катастрофой, способной разрушить весь его тщательно выстроенный мир.
Следом пронеслась первая работа: маленький офис с потёртыми стульями, кипами бумаг и начальником, который казался одновременно глупым и непогрешимым. Михаил быстро понял, как устроена эта странная и абсурдная иерархия, научился ходить по головам и без особого сожаления стал оставлять позади себя тех, кто мешал его амбициям. Первый крупный успех, первая премия, первая возможность почувствовать себя выше других – всё это проносилось в стремительных кадрах, наполняя его горечью и комичной тоской о прошедших днях.
Потом было восхождение – жестокое, неумолимое, полное подлости и скрытых интриг, где Михаил научился улыбаться врагам, сдерживать эмоции и безжалостно идти вперёд. Кадры карьерного роста выглядели комично-жалко со стороны: бессонные ночи, дешёвый кофе, переговоры, где он одновременно ненавидел партнёров и отчаянно нуждался в них, сделки, которые приносили деньги, но забирали что-то более важное – способность испытывать простые человеческие чувства.
Вспомнилась ему и та роковая ночь, когда он впервые осознал цену своего успеха: дорогой ресторан, дорогая еда, дорогие вина, а затем возвращение домой в пустую квартиру, полную только его собственного дыхания и тишины, звенящей сильнее любого звука. Именно тогда впервые пришла мысль, что жизнь его, несмотря на кажущийся блеск и достаток, комична и бессмысленна, похожа на нелепую театральную пьесу, которую приходится играть перед пустым зрительным залом.
Женщины в его жизни появлялись и исчезали, как случайные пассажиры в вагоне метро: одна похожа на другую, все чего-то хотели, все оказывались недостаточно значимыми, чтобы задержаться надолго. Вспомнил Михаил и короткий брак, и долгий развод, и звонкий, раздражённый голос бывшей жены, говорившей, что он никого не способен любить, кроме себя.
И, наконец, поздние годы, когда деньги и власть перестали приносить то удовольствие, на которое он рассчитывал, и Михаил стал метаться, ища что-то настоящее, чего у него никогда не было. Вспомнились ему вечерние прогулки по городу, когда он вдруг завидовал простым людям, идущим домой с работы, завидовал их бессмысленным разговорам о погоде и цене на продукты, их мелким, но таким искренним радостям, которые ему самому были чужды и недоступны.
А затем, словно жестокая ирония судьбы, снова вспыхнул кадр, где Михаил стоял в стеклянном холле своего офиса, смотрел на грудь секретарши, пил кофе и разговаривал по телефону – последний кадр перед падением, последняя нелепая сцена жизни, от которой он так старательно убегал.
Все эти воспоминания, мелькая перед ним, сливались в единую абсурдную картину, полную ярких красок и нелепых деталей, горечи и иронии, тщеславия и отчуждённости. Михаил смотрел на всё это со стороны, уже не ощущая себя частью собственной жизни, как простой наблюдатель, свидетель, которому довелось познать неведомое – и теперь он попросту не знает, что с этим можно сделать.
Не успел Михаил разобраться в мелькающих перед глазами кадрах своей жизни, как пространство вокруг, словно исчерпав весь запас серьёзности и меланхолии, неожиданно решило, что пришла пора разнообразить репертуар комедией с элементами откровенного фарса. Перед ним внезапно, будто сброшенные неаккуратным художником на холст, появились обнажённые нимфы – совершенно наглые и бесстыжие создания, чья явная нагота кричала громче любой театральной афиши.
Розовые, вызывающе торчащие соски словно мигали неоновыми вывесками, предлагающими что-то запрещённое и неприличное, а лица этих созданий выражали абсолютную уверенность в своей неотразимости и праве обсуждать всё, что им вздумается. Голоса нимф звучали дерзко и игриво, как у продавщиц фруктов на провинциальном рынке, которые с удовольствием обсуждают личные подробности жизни своих покупателей.