— Чего на пятки наступаешь? — выругался Сыченко. — Не терпится на мое место стать?
«Нужно мне твое командирство!» — отмахнулся Репьев.
— Притопали, — объявил Сыченко, направляясь в камеру, где обосновалась база.
Репьев огляделся. Шагах в тридцати от базы стоял санитарный поезд: электровоз, два герметичных, с красными крестами на бортах, вагончика и один — обыкновенный. Вагончики медицинской службы имели эллиптические, застекленные небьющимся стеклом, окна, были обеспечены устройствами, поддерживавшими постоянные температуру и давление. В них имелись полумягкие откидные сиденья, пружинные кронштейны, на которые можно установить носилки с пострадавшими; ингаляторы, аппараты искусственного дыхания, приборы, стимулирующие работу сердца. Внутри вагончики были окрашены белой эмалью и ярко освещены. В первом из них Репьев увидел одетых в белые халаты мужчину и женщину. Они устанавливали разборный операционный стол. «Не для Марины ли?» Павел приотстал, но тут же, подстегнутый этой неожиданной мыслью, рванулся за отделением. «Профессор Плямочкин, — почтительно кивнул фельдшер, когда Репьев поравнялся с ним. Но то, что сюда, на тысячеметровую глубину, спустился широко известный хирург, не только не успокоило Репьева, а еще больше встревожило его. Он не раз думал, что Марины и ее друзей уже нет. День ото дня, словно подготавливая его к неизбежному, мысль эта приходила в голову все чаще и чаще. И Репьев начал было свыкаться с ней. А теперь, когда Павел точно знал, что Марина жива, когда, казалось бы, ничего с ней уже не могло случиться, это еще пока неясное предчувствие новой беды, так неожиданно завладевшее им, опять разбередило в нем острую боль, только что приглушенную было радостью.
— Суши весла! — смехом встретил друга Кавунок. — Весь лавровый лист Капырин и командир взвода захватили, а нам, товарищ Сыченко, приказано сидеть туточки и прочищать носовые отверстия. — И сразу стал серьезным: — Пробились. Разбирают проход. Чтоб не терять времени, командир взвода решил пересмены не делать. Нам приказано находиться в резерве.
Репьев из камеры, где была база, незаметно вышел на откаточный, направился к «падающей печи». «Пробились. Разделывают проход», — тихо повторил он слова Кавунка и, закрыв ладонью светильник, остановился у входа в «падающую печь». Внизу вспыхнуло созвездие плавающих огоньков, послышалось шарканье резиновых сапог и вскоре вылез командир взвода. Гришанов был зол, белки глаз ходили из стороны в сторону. Опасаясь подвернуться под горячую руку, Репьев выключил свет, стал между рамами крепи. Оборачиваясь, то и дело поглядывая вниз, Гришанов выдавливал сквозь зубы невнятные слова. Репьев вслушался: тот бранил кого-то.
— Ос-сел. Ху-же ос-ла!
Приближавшийся огонек качнулся больше, чем обычно. Гришанов рванулся ему навстречу.
— Уронишь, давай помогу…
— С-сам…
Покачиваясь, на откаточный вышел высокий, плечистый шахтер, покрытый толстым слоем угольной пыли. Откинувшись назад, он бережно нес кого-то завернутого в байковое одеяло. «Она!» — подсказало Репьеву все то же предчувствие новой беды.
— Посторонись, парень! — оттер его о дороги шахтер, направляясь к поезду. Следом, едва поспевая за ним, спешил Комлев. Он был озабочен.
— Кто? — догнал его Репьев.
— Манукова.
— Что с ней? Травма?
— Простуда, — проронил Комлев, распахивая дверцу санитарного вагончика.
Вслед за Мариной туда же внесли Комарникова.
Марлевым, смоченным в спирте тампоном Комлев бережно снимал черную, из крови и угольной пыли, кору, а потом осторожно надавливал на освобожденные от нее места пальцем, и палец, не встречая противодействия, глубоко погружался в рыхлое, водянистое, с чугунным отливом тело, оставляя глубокие вмятины. Плямочкин пристально наблюдал, как они заполняются, исчезают. И чем медленнее заполнялись вмятины, тем сосредоточеннее становился профессор, Потом он отозвал Комлева в дальний угол вагончика.
— Ваше мнение, коллега?
— Ампутировать, И немедленно, — вынес окончательный приговор Комлев.