— А может, — уходя в свои мысли, заговорил Плямочкин, — ногу Комарникова пока отнимать не будем? Риск есть. Большой риск. Цена ошибки — жизнь. — Профессор стал еще сосредоточеннее. — Но ошибку надо исключить. Полностью. Верно, коллега?
Когда поезд приближался к рудничному двору, Плямочкин обнадеживающе похлопал Комлева по колену:
— Знаете, кажется, мне все-таки удастся вырвать вас, вы будете на моей кафедре!
Услышав такое, Комлеву полагалось изобразить восторг, бурно проявить безграничную признательность, горячо заверить, что он приложит все силы, и в меру своих скромных способностей… И если бы Плямочкин сказал то, что он сказал, хотя бы до этого выброса, непременно, — пусть и не такие уж пылкие, — но были бы и восторг, и признательность, и заверения. А сейчас… Комлев еще не мог объяснить, что произошло с ним за минувшие семь суток, но чувствовал: произошло!
Ему вспомнилась одна игрушка. Подарок отца. Немудреная игрушка: гладкий, ограниченный бордюром круг, на нем — металлический шарик, а в сторонке от центра круга — гнездо для него. Смысл игры заключается в том, чтобы посадить шарик в гнездо. Комлев-малец менял положение игрушки, шарик метался из стороны в сторону, описывая совершенно немыслимые траектории, то и дело ударялся о пластмассовый бордюр, отскакивал от него, останавливался, крутился на месте, снова начинал метаться по кругу. Вспомнив сейчас ту игрушку, Комлев сравнил себя с металлическим шариком, который, вдосталь намотавшись, прочно сел в свое гнездо.
Ощущение человека, нашедшего и занявшего именно ему предназначенное место в жизни не покидало Комлева с той счастливой минуты, когда он установил живую связь с Комарниковым. Кафедра, ореол которой в его глазах и до того уже начал меркнуть, вовсе перестала привлекать его, а потому слова Плямочкина не затронули Комлева. Он промолчал. Профессор посчитал, что Комлев не расслышал его, и еще раз повторил то же самое. И опять ничего не ответил Комлев — не хотел огорчать человека, которого искренно уважал. А Плямочкин винил в том колеса, стучавшие при подходе поезда к стволу особенно громко.
После отправки Комарникова и Мануковой (Жур тоже с ними уехал) вышли Хомутков, Чепель, Ляскун, Тихоничкин. У «падающей печи» их встречали Богаткин, парторг, председатель шахтного комитета. Первым вышел Марк, и самые горячие рукопожатия и поздравления достались ему. Потом его взял под свою опеку комсорг.
— На-гора, — загадочно шепнул он, — тебя девушка ожидает, Галя. С букетом. Понял?!
— Галя?! — споткнулся Марк, и чуть ли не на трусцу перешел. «Ах Галка, Галка, — забыв обо всем, приговаривал он про себя, вспоминая непоседливую одноклассницу, — какая же ты баламутка! В школе ни на одну записку не ответила, проходила, как мимо неодушевленного предмета. А узнала, что на шахту пошел, — тут тебе целое послание настрочила, а в заключение завернула: «У тебя, оказывается, есть задатки настоящего мужчины!» И вот примчалась. С цветами. «А что, Галя, если бы ты узнала… — Марк почувствовал на себе презрительный взгляд девушки и затряс головой: — Нет, нет, ты этого никогда не узнаешь…» «Узнает, — вмешалась мама, — я не пущу тебя больше на шахту…» «Ты хочешь, чтобы все презирали меня?» — спросил он и впервые с тех пор, как стал считать себя взрослым, погладил черные мамины волосы (Марк еще не знал, что мать стала седой). «Но ведь ты чуть не погиб, — заплакала мама. — Шахтер — опасная профессия». «Ты просто не знаешь статистики, мама. Самое рискованное — быть уличным зевакой и владельцем автомобиля. А в шахте, если правила соблюдать, нисколечко не опасно». — «Шахтер — вредная профессия». — «Это не совсем так, мам. Шахтеры, скажем, не болеют геморроем». — «Не скоморошничай, Марк! Я не пущу тебя на шахту даже за расчетом». — «А ты не подозреваешь, мама, что у меня могут обнаружиться задатки настоящего мужчины?»
Хомутков оступился.
— Помогите ему, — крикнул кто-то с тревогой. Комсорг бросился к Хомуткову.
— Не надо, — отстранил его Марк. — Я сам… — И поднялся в санитарный вагончик. В него уселись остальные пострадавшие и фельдшер. Отделение Капырина расположилось в третьем, обычном людском вагончике.
— Вызвать командный пункт, — приказал Гришанов дежурному связисту.
Обстоятельно доложив об отправке пострадавших и их состоянии, он сообщил и о самонагревании, которое уже перешло в горение.
— Из куполов тянет дымок, — добавил командир взвода. — Содержание окиси углерода — две тысячных. Приступаем к тушению.
Репьев ожидал, что после этого разговора Гришанов опрометью бросится тушить пожар. Но тот был полон еще не улегшихся переживаний.