— Балаболка метушная начальник наш, — с досадой сказал Ермак. — Суетится, звякает языком и тут же забывает, о чем звякал.
— Затуркали мужика, — встал Ляскун на защиту Авилина. — «Восточная» почти два месяца на приколе, а план остался таким же, как на две лавы. Вот и шпыняют его в хвост и в гриву.
— Забыл, видать… Может, начнем?
— Предупредил строго: «Без меня не приступай». Да и не знаю я — то ли выпрямлять разрез, то ли вести, как повернули?
Авилин прибежал в середине смены:
— Как тут, ребятки? Раньше — не мог. «Западная» чуть не ляснула. Едва удержали. Сейчас успокоилась, уголек пошел.
Не переставая разговаривать, нырнул в разрез. Выскочил как ошпаренный:
— Партачи! Бракоделы! Загнали выработку. Выправляй, Пантелей Макарыч. Оплачу вдвойне. За счет Варёнкина. Он у меня узнает, как безобразничать!
— Варёнкин хоть и бузотер, но забойщик добрый, — вступился Ляскун за товарища, — зря от направления не отклонился бы… Слева, смотрел я, сильно уголь перемят. Может, выбиться наискосок, а потом выровняем?
— За дружка заступаешься? — зашумел Авилин. — Кто давал ему право самовольничать? Спрашиваю: кто? Я ему покажу! А ты делай, как сказано. Понял?
Повернулся к Мануковой:
— Замеры производили?
— Газовая обстановка нормальная. Завал не уплотнился и воздух через него протягивает.
— Приступайте, — подтвердил Авилин свое распоряжение. — В конце смены наведаюсь.
— Пошли… — Ляскун бросил на штабелек крепежного леса куртку с оттопыренными карманами, в одном из них лежал «тормозок», в другом — фляга с крепким чаем; сунул под нее самоспасатель, взял топор, обушок, ножовку.
— Поехали, — Жур повесил куртку и самоспасатель на стойку, проволокой прикрутил к поясному ремню шланг, по которому подавался сжатый воздух, натянул подбородный ремешок каски.
Марина, чтобы сподручнее было следить за составом воздуха, выходившего из разреза, примостилась возле его устья. Удары топора, перерубавшего затяжки, шорох струившегося по почве мелкого угля, редкий стук обушка казались ей, задумавшейся о своем, далекими-далекими, убаюкивали…
И вдруг — грохот, брань. Вскинувшись, Марина оторопело глянула вниз. Над полком висел Жур. Его удерживал обвивший грудь резиновый шланг, из которого, шипя, толчками вырывался сжатый воздух. На спину Жура падали струйки угля и оседали на ней черными пирамидками.
— Ермак! Ер-ма-ак! — бросаясь к нему, закричала Марина.
Невидящие глаза Жура были широко открыты. Обламывая ногти, Марина сгребла с него уголь, схватила под мышки, подтащила к проему в рештаке и опять кинулась к разрезу: в нем оставался Ляскун.
Пантелей Макарович видел, как с левой стороны, на повороте разреза, лопнула доска-затяжка, едва Жур прикоснулся к ней, как хлынул из-под нее уголь и сбил Ермака с ног. Пантелей Макарович хотел броситься за напарником, но удержал себя. Знал, если не заделать дыру, из которой продолжал сыпаться уголь, поток его начнет нарастать, как снежная лавина, засыплет-замурует лаву, а в ней всех их замурует: и его, и Жура, и Марину. Ляскун заводил за крепь затяжку, но черный ручеек «обыгрывал» — обходил ее, отыскивал новые пути. Или, накопив сил, выталкивал затяжку из-за стоек и вырывался на свободу снова. Поглощенный единственным желанием — во что бы то ни стало закрыть брешь, Ляскун поначалу и внимания не обратил на то, что в голове у него уже начала работать звонкоголосая кузня. Молоты выстукивали:
«Да ведь у меня мутится сознание, — с тревогой подумал он. — Шланг ушел с Ермаком, забой не проветривается. И я захлебываюсь метаном…» — Ляскун рухнул и покатился вниз.
Он задержался на полке. Чтобы вытащить его через то окно в крепи, через которое она взяла Ермака, Марине нужно было поднять Ляскуна почти на полтора метра. Поток угля отбрасывал ее на полок. Марина, втягивая голову в плечи, снова и снова карабкалась навстречу шуршащему, клубящемуся пылью потоку. Наконец ей все же удалось взвалить Ляскуна на спину, вытолкнуть его в просвет между стойками и подтащить к рештаку, где лежал Жур.
Шум падающего угля перешел в шорох. Жур толкнул Ляскуна:
— Слышишь, Макарыч? Никак, затихает… Может, разрез перекрыть попробуем?
— Погодь, не латоши.
Грянула пулеметная дробь, за ней — толчок, как при землетрясении, и — пушечный залп, гул низвергающейся лавины.