Колыбенко вздрогнул не от вопроса Тригунова, которого он не слышал, а от наступившей тишины.
— Извините, Роман Сергеевич, я отключился…
Тригунов повторил свои предложения. Колыбенко медлил.
— У вас есть возражения?
— Одно: против проходки по завалу. Непосредственная кровля на «Гарном» — песчанистый сланец средней крепости, мощностью до метра. А за ним — мыльник. Удержать его сможет лишь забивная крепь. Но применив ее, мы будем продвигаться по пятьдесят — шестьдесят сантиметров в смену. Выход я вижу…
Колыбенко подошел к приставному столу, сел рядом с командиром отряда, придвинул к себе четвертушку ватманского листа и уверенно набросал на ней схему «Гарного» — откаточный штрек и просек, короткие, соединяющие их «печи», нижнюю часть «Восточной» лавы. Откаточный Колыбенко выделил жирными линиями. Вверх от него уходила узкая выработка — «течка». По ней из лавы шел уголь. Едва заметными движениями карандаша Колыбенко изобразил глыбы породы, перекрывавшие откаточный штрек с обеих сторон от «течки».
— Выход я вижу… — повторил он начало незаконченной фразы и, после недолгой паузы, утвердительно кивнул головой, — в том, чтобы обойти завал. Есть два пути. Один из них вы уже назвали — расчистка просека. Но останавливаться только на нем — рискованно. Придется прорезать забитую выброшенным углем лаву. Удастся ли перейти ее? А если удастся — не слишком ли много времени потребует эта работа? Для надежности надо пробиваться и с другой стороны, снизу. А для этого вот здесь…
— Засечем «падающую печь», — продолжил его мысль Тригунов, — опустимся на семь-восемь метров и, параллельно откаточному, поведем подножный штрек. Разведочными шпурами установим, где кончается обрушение, собьем подножный штрек с откаточным и выйдем на него.
— Согласны?
— Целиком и полностью, — подтвердил Тригунов. — Но завал все же разбирать придется.
— Для поисков насыпщика Хомуткова?
— Да. И еще для того, чтобы подойти к «течке», восстановить люк и создать за ним тупичок для порожняка. Без этого забрать из лавы уголь не удастся.
— Пожалуй…
— Тогда давайте-ка весь этот наш разговор нарисуем на бумаге, — как бы подвел итог Тригунов и размашисто вывел:
спасения помощника начальника участка вентиляции Мануковой М. М., забойщиков Ляскуна П. М., Жура Е. Т., проходчиков Комарникова Е. Ф., Чепеля М. А., Тихоничкина М. М. и насыпщика Хомуткова М. О., застигнутых внезапным выбросом угля и газа, происшедшим 22.01. в…»
— Время выброса не установлено? — спросил Тригунов.
— Машинист электровоза сообщил о нем без десяти шесть. Минут пять ему потребовалось, чтобы добежать до телефона и дозвониться. Хомутков требовал у диспетчера порожняка в пять двадцать. Значит, бросило не раньше пяти двадцати и не позже пяти сорока пяти. Остановимся на пяти тридцати. Уточним — исправим.
Тригунов дописал:
«…5.30 в верхней части «Восточной» лавы».
Ниже, с красной строки, вывел:
«Составлен 22.01. в 8 ч. 30 м.».
Глава XI.
ТАКОГО НЕ ПРОЩАЮТ
Когда план был подписан и Колыбенко вызвал машинистку, чтобы размножить его, та доложила:
— В приемной Осыка с бригадой.
— Почему не заходят?
— Пост не пропускает.
— Передайте: разрешаю.
Первым вошел бригадир Мурцало, за ним — семь его проходчиков и начальник участка «Лисичка» Осыка.
— Вы приказали скомплектовать бригаду для разборки завала? — не скрывая недовольства, с вызовом спросил он.
— Приказал, — неуверенно ответил Колыбенко, удивленный тоном Осыки.
Девять лет назад, после того, как портрет Колыбенко появился на аллее трудовой славы, оказавшись в той самой рамке из дюралевого уголка, в которой прежде красовалось крупноформатное фото Осыки, Никанор Фомич сделал вид, что душевно рад его успеху и предпринял попытку сблизиться. Но воображение Колыбенко еще в юности создало идеал друга, которому он остался верен и в зрелые годы. Осыка был слишком далек от этого идеала, и сближение не состоялось. Прославленный начальник участка вроде бы не заметил, что мальчишка, которого, считай, вчера никто всерьез не принимал, пренебрег его расположением, и держался с ним как с равным. Став заместителем главного инженера, Колыбенко почувствовал навязчивую почтительность Осыки, а заняв должность главного инженера, — открытое заискивание. Он собирался откровенно объясниться, но так и не собрался: то настроения не было, то недоставало времени, а то и духу не хватало. Порядком забыв за минувшие годы того Осыку, каким он был в зените славы, Колыбенко привык к иному: с убаюкивающим говорком, с выжидательной полуухмылочкой, с готовностью выполнить распоряжение старшего прежде, чем оно отдано. И потому нынешний тон Никанора Фомича здорово озадачил Колыбенко. «Какой шершень ужалил его? Может, обидело вынужденное сидение в приемной? Нет, не то. Причина в другом… А в чем же?»