— Я выполнил ваше приказание, — вызывающе напомнил Осыка.
— Можете идти, — налился краской Колыбенко. — Вы мне больше не потребуетесь. — Повторил: — Не потребуетесь! — И повернулся к стоявшим полукругом проходчикам.
Бригадир был худощав, жилист, подтянут. Он счастливо сочетал в себе быстроту реакции с хладнокровием и выдержкой, что дается годами работы в особо опасных условиях. Другие проходчики тоже дело свое знали. Колыбенко усадил их вокруг большого — для совещаний — стола, разостлал на нем эскиз «Гарного».
— Сопряжение откаточного и лавы накрылось. Требуется пройти по завалу пятнадцать метров штрека, уложить стрелку, восстановить люк, выгрузить лаву. Срок — трое суток.
— Пять метров в сутки? — крякнул Мурцало.
— Пять, — подтвердил Колыбенко.
— Метр с четвертью в смену?
— Метр с четвертью.
Бригадир заерзал.
— Ясно? — спросил Колыбенко.
— Понятно, — ответил проходчик Хлобнев.
— На месте разберемся, — поддержали его товарищи.
Бригадир молчал.
— Вам, наверно, хотелось бы познакомиться с паспортом на проходку? — поинтересовался Колыбенко.
— Оно, конешно, — запетлял Мурцало, — треба и на пашпорт подывыться, але ж и без него бачу, що работенка ця дуже смаленым тягне. Малы б хлопци за що, тоди булы б заохочены, а колы интэрес…
Колыбенко не столько понимал смысл его слов, сколько догадывался о нем, но не хотел верить своим ушам. Хлобнев закусил нижнюю губу.
— Говорите ясней, Савелий Никитич.
— Он хочет знать, — разгадал Тригунов косноязычье и недомолвки бригадира, — сколько вы заплатите? Хорошо ли дадите заработать?
— Шкура! — ударил кулаком по столу Хлобнев. — Иуда! За тридцать сребреников готов отца родного продать.
— Мы не пойдем с ним! — наотрез отказались проходчики.
— Хлопци, да вы що? Сказылысь, цы що? Чы у мене грошей нэма? Та я ж об вас, дурни, турбуюсь, — засуетился Мурцало, увещевая всегда таких покладистых ребят, безотказных работников, мастеров своего дела.
— Назначьте старшим Хлобнева! — потребовала бригада.
— Идите на свой участок, — приказал Колыбенко Мурцало.
Мурцало съежился, зашаркал подошвами, утратив вдруг легкость походки. Он медленно пересек по диагонали командный пункт и так же медленно, осторожно, надеясь, что окликнут, остановят, завернут, закрыл за собой тяжелую дверь.
Шахтером Мурцало стал не сразу. Сперва он был сельским механизатором. И неплохим. В колхозе его ценили, на заработки не обижался.
Сам по себе парень видный, веселый, Савелий нравился девчатам. И ему приглянулась пригожая Леська. «Гарненька дивчинка», — одобрили родители выбор. И Леська дала согласие. После уборки свадьбу решили сыграть, но состоялась она почти четыре года спустя и была не такой, какой задумали ее Савелий и Леська, засиживаясь августовскими ночами на берегу Псёла.
Шепнул как-то жених невесте:
— Думаю с полтонны пшенички прихватить, деньги нужны. На свадьбу их — ого! — сколько потребуется.
Промолчала Леська, и Савелий утвердился в своем намерении.
Но надо же было такому случиться, чтобы под руку подвернулась не обычная, а семенная, и не просто семенная — только что выведенная известным селекционером, засухоустойчивая, высокоурожайная пшеница, переданная их колхозу для внедрения. Известный академик якобы десять лет жизни на это положил. Те полтонны, что Мурцало украл из колхозного зернохранилища, ученый на своем опытном участке вырастил. При уборке и на минуту с делянки не отлучался, каждым зернышком дорожил. Увидит на земле колосок — поднимет, в носовой платочек завернет, отдельное зернышко найдет — и его в платочек положит.
Как узнал председатель колхоза, что Степную-ядреную украли, — весь район на ноги поднял. И Мурцало взяли с поличным, не успел и килограмма сбыть.