— Просек засыпан под самую кровлю, — безнадежно махнул рукой Матвей.
Комарников приказал:
— Просчитайте-ка, пока самоспасатели годны, сколько рам крепи от «шипуна» до забоя, на сколько рам до лавы можно пролезть.
Первым возвратился Чепель:
— До забоя — сорок две рамы.
Тихоничкин пролез двадцать восемь рам.
Комарников начал считать вслух:
— Сорок две и двадцать восемь — семьдесят. Семьдесят на ноль семь — сорок девять метров. Все опережение — девяносто. Забито углем, если считать от лавы, сорок один метр. Столько же, а то и больше, запечатано за ней. Значит, — приподнялся на локтях Егор Филиппович, — чтобы…
Случайно взглянул на Хомуткова, поперхнулся: Марк как открыл рот с перепугу, так и застыл с отвалившейся челюстью. А потом начал икать. Вздрогнув, он откидывал назад голову, поднимал к ушам плечи и издавал звук, похожий на вскрик спросонок едва оперившегося гусенка.
— Встань! — дернул его за рукав Комарников. — Крутани кран.
Из отвода ударил фонтан.
— Пей.
Окрик и вода сделали свое дело. Егор Филиппович тоже напился и вроде бы так просто, а на самом деле преднамеренно, с расчетом, протянул:
— Водички вдоволь, выживем…
И Хомутков ожил. Да и Чепель, и Тихоничкин, и сам Егор Филиппович другими стали, приободрились. Максим громко харкал, отплевывался.
— Наглотался этой — будь она неладна! — пылюки, теперь пять лет с. . . угольком будешь.
— Есть шанс подработать, — вроде про себя, но так, чтобы все слышали, сказал Чепель.
— На чем? — подскочил Тихоничкин.
— На дерьме, — с выдержкой ответил Чепель. — Запродашь его какой-нибудь фирме — там, на Западе, энергетический кризис, — и потечет валютка!
— Кто, кто, — принял вызов Тихоничкин, — а ты, Матвей, озолотишься: твой агрегат столько этого добра производит — один такое государство, как Монако, можешь топливом обеспечить, от кризиса спасти.
«Молодцы, ребята, — повеселел Комарников, — не унывают». Превозмогая внезапно пронизавшую боль, спросил:
— А «тормозки» уцелели?
Чепель и Тихоничкин похлопали по боковым карманам курток.
Комарников подал жест, означавший: «Давайте-ка их сюда», — и два увесистых свертка, уложенных в полиэтиленовые мешочки, перешли к нему. Он приобщил к ним третий, свой, и повернулся к Хомуткову.
— Мой остался под лавой, — виновато пролепетал тот.
Егор Филиппович сложил около себя «тормозки», достал из висевшего через плечо кожаного футляра газоопределители на метан и кислород и передал их Чепелю. Тот установил рубежи безопасного пространства. Они проходили примерно в трех метрах с одной и с другой стороны от «шипуна». Между ними — островок жизни. Дальше — опасная зона. Черту, за которой содержание кислорода снижалось до семнадцати процентов, обозначили поставленными на ребро горбылями.
— За них — ни шагу, — строго предупредил Комарников. — Справлять нужду — там, — кивнул на левый дальний угол огороженного четырехугольника. — Да после — уголька не жалейте, присыпайте получше. Светильники — мне.
Поставил их у изголовья, рядом с «тормозками».
— Ложись покучней.
Возле Комарникова притулился Хомутков, за ним — Чепель и Тихоничкин. Егор Филиппович выключил свет. Накатилась густая темень. Однообразный свист «шипуна» уже не казался таким невыносимым. Но лежать с открытыми, залитыми непроглядной тьмой глазами было невмоготу. Первым не выдержал Тихоничкин.
— Недельку позагораем, — как бы размышляя от нечего делать, начал он.
— А для тебя чем дольше, тем лучше, — отозвался Чепель.
— Это почему же?
— Может, про молочко от бешеной коровки забудешь, — с неприязнью проворчал Чепель. Работящий и трезвый, он ненавидел пьяниц и лодырей, был недоволен, что Егор Филиппович взял в бригаду типа, от которого все на шахте отказались, и не скрывал своего отношения к Тихоничкину. Но Максим на него не обижался.
— Не отвыкну, — простонал он, уже томясь неотвязным желанием рассказать историю своего падения. — Не отвыкну, — еще безнадежнее повторил Тихоничкин. — Гипнотизер, что от нее, проклятой, отговорить меня пробовал, сказал: «Чтобы болезнь излечить — надо устранить ее причину». Корень моей болячки — Бриллиант-Аметист. Устрани ее, попробуй… Сама устранит кого угодно.
— Неуж она такая решительная у тебя? — подзадорил Чепель.