Глава II.
В ПОДЗЕМНОЙ НАРЯДНОЙ
Когда-то наряды выдавались прямо в шахте. Горный мастер (в ту пору — десятник) спускался в нее за час до гудка, осматривал работы и ожидал смену в подземной нарядной — наиболее просторной выработке, оборудованной самодельными скамьями. Каждый шахтер занимал на них свое, однажды и навсегда облюбованное место. Десятник перекличек не делал — глянет на свободные места и отметит в памятной книжке тех, кто на упряжку-смену не вышел. Ему, только что побывавшему в каждом забое, чтобы распределить задания, требовалось всего несколько минут. Для небольших шахтенок порядок этот был неплохим. И поныне шахтеры, работающие на одном участке или в соседних выработках, прежде чем разойтись по своим, как теперь принято говорить, «рабочим точкам», непременно собираются в этакой подземной нарядной. И поступают так не в силу давней привычки, не для того, чтобы воздать дань традиции: шахтер, как воин на огневом рубеже, должен знать своих соседей слева и справа.
Подземной нарядной восточного крыла «Гарного» служила часть откаточного штрека, которая находится впереди лавы и потому называется опережением. За лавой вдоль его боков тянулись сколоченные из горбылей скамьи, до блеска отполированные брезентовыми штанами. Когда лава давала уголек — мест было в обрез, а после внезапного выброса, который, считай, два месяца назад случился, вся смена на одной скамье стала вмещаться. Какая там смена! — название одно. Шесть-семь человек. Больше не пошлешь: нет фронта работ.
Грозное это явление — внезапный выброс. В Донбассе, да и в России, впервые произошел он в 1906 году на юзовской шахте «Смолянка». Гремучий газ вынес из пласта «Смоляниновский» более 300 тонн перетертого в пыль угля, запечатал им только что пройденную выработку, а в ней — тех, кто проходил ее.
Выбросоопасный пласт содержит в себе несметное количество гремучего газа — метана, как его теперь называют. Частицы метана как бы притягиваются частицами угля, вроде бы срастаются с ними. Но связь их не прочна, не устойчива. Достаточно порой ударить обушком по забою, чтобы нарушить ее. Метан обретает не ограниченную свободу. В пласте создается высокое газовое давление. Разрушая уголь, метан выносит его в свободное пространство, и горе тому, кто окажется у него на пути.
«Гарный» к числу опасных не относился, и выброс на нем был полной неожиданностью. И счастье, что тот выброс оказался не «немым», а дал предупреждение, и что начался он в уступе забойщика Варёнкина, который прежде работал на другой шахте, где внезапные выбросы случались.
Стал Варёнкин верхний куток вырубать — нишу такую, из которой отбойка угля начинается, видит: не ладно ведет себя пласт — пику отбойного молотка выталкивает и вроде бы «посаривает». Перекрыл сжатый воздух, прислушался — хруст уловил, а забой кусочками угля постреливает, будто засела в нем ватага сорванцов-мальчишек и из рогаток пуляют. «Эге! — смекнул Варёнкин, — дело керосинчиком пахнет». Выскочил из уступа, крикнул:
— Тикайте!
И — на вентиляционный, одним духом вымахал.
А за ним — вся смена. Только выскочили — пулеметная пальба в лаве пошла, потом — два орудийных залпа.
Когда волна выброшенного метана и угольной пыли вырвалась из лавы, шахтеры были уже далеко…
Позвонил Варёнкин начальнику участка Авилину, а тот и накатился на него.
— Какой еще там выброс?! Не крепил небось. Упустил уступ, поймал зяву. Ты у меня узнаешь, я тебя так брошу!..
Прав оказался Варёнкин. И вот, считай, два месяца идет восстановление «Восточной» лавы.
Раньше всех в подземную нарядную пришел Тихоничкин. Пристроился на кончике скамьи и сидит сам не свой. Комарников лишь взглянул на него, сразу догадался: у Максима опять нелады.
«Дернул же меня черт, — досадовал Максим. — И зачем только я трогал ее? И она тоже хороша, Бриллиант-Аметист мой ненаглядный. Нутро горит, места себе человек не находит, а тут: «Денег нет. Спирту? — и под самый нос кукиш. — Вот тебе, накось!» Попробуй тут удержаться…» И не удержался. По лицу бить, правда, не стал: красивое еще, жаль портить. А по ребрам все же прошелся… Так, для порядка, чтобы не забывалась…
Комарников, чтобы отвлечь Тихоничкина от невеселых мыслей, слегка, едва касаясь заскорузлой брезентовой куртки, похлопал его по плечу — ничего, мол, Максимушка, все образуется, перемелется — мука будет, так что ты особо не журись…