Опанасу Юрьевичу не раз приходилось слушать выступления Виктина. О чем бы он ни говорил — была видна эрудиция и умение преподнести ее, а его доклад «О проблемах научно-технической революции в угольной промышленности», прочитанный на республиканском совещании горняков, произвел на Стеблюка глубокое впечатление. Особое внимание Опанаса Юрьевича обратили на себя обстоятельный анализ тенденций, наметившихся в отрасли, и скрупулезный разбор положительных и отрицательных влияний НТР. Во время перерыва он подошел к Виктину, чтобы поблагодарить его за содержательный доклад, и потом нещадно бранил себя за опрометчивый поступок: Олег Михайлович начал с таким усердием расшаркиваться, так подобострастно благодарить за оказанную ему «высокую честь», что Стеблюка взяла оторопь. «Откуда у него это? И зачем оно ему? Неужели такому толковому инженеру неведомо чувство собственного достоинства?» — недоумевал тогда Опанас Юрьевич.
Стеблюк был убежден: подхалимство, лесть, угодничество — оружие бездарей, людей никчемных, слабодушных, нечистоплотных, подлых по своей натуре, которые, чтобы подняться по служебной лестнице, не гнушаются никакими приемами. Опанас Юрьевич был также убежден: одаренность, в какой бы сфере она ни проявлялась, и низменные черты характера в одном человеке несовместимы. И вот Виктин невольно поколебал это его давнее убеждение. Он как бы вступил со Стеблюком в негласный спор. «Нет, — утверждал Виктин фактом своего существования, — способные и даже одаренные люди тоже могут быть подхалимами, льстецами и угодниками». И Опанасу Юрьевичу ничего не оставалось, как согласиться с этим. И если прежде он иногда не мог наверняка сказать, во имя чего мелким бесом рассыпается Виктин, то нынешнее его поведение особой загадки для Опанаса Юрьевича не представляло. «Знает, что и ему, как техническому директору объединения, тоже отвечать придется, вот и старается заранее оправдаться», — решил Стеблюк, возвращаясь к повестке дня.
— Какие еще есть вопросы по оперативному плану? Нет? Замечания?
— Позвольте? — робко, как неуверенный в себе ученик, поднял руку Виктин.
Опанаса Юрьевича это почему-то раздосадовало, но он сдержанно, не выказывая своей неприязни, кивнул головой:
— Пожалуйста.
— Вызывает сомнение часть плана, касающаяся спасения людей, находившихся в лаве. Продвижение к ним снизу крайне рискованно. Не лучше ли начать работы с вентиляционного? Прошу, Опанас Юрьевич, великодушно извинить меня, возможно, мнение мое ошибочное и если вы находите…
Стеблюк почуял, что предостережение Виктина предназначено не Тригунову и Колыбенко, а прежде всего ему, председателю правительственной комиссии. И если он пренебрежет этим предостережением, то в случае трагического исхода операции у Виктина появится козырь против него: «А ведь я, Опанас Юрьевич, — тогда исподволь начнет он психологическое наступление, — предвидел и — помните? — предупреждал вас о возможных последствиях»… И ему, — так рассчитывал Олег Михайлович, — чтобы уберечь свой авторитет, придется во всем, что произошло на «Первомайке», личной вины его, Виктина, не усмотреть.
По губам Стеблюка заскользила едва уловимая саркастическая усмешка. Опанас Юрьевич хорошо изучил себя, знал, что означает этот предвестник, и, давая себе отчет в том, что если сейчас, немедленно он не остановит Виктина, — сорвется, обратился к Тригунову:
— Предлагаемый вариант рассматривался?
— Да. И отвергнут. На восстановление вентиляционного, — Тригунов провел по нему указкой, — которое, кстати, уже начато, уйдет шесть-семь дней. Принять вариант, предлагаемый товарищем Виктиным, хотя он и безопаснее, можно лишь в том случае, если признать, что торопиться нам некуда.