Опанас Юрьевич насупился:
— И что же вы собираетесь сказать им завтра?
Козюренко пожал плечами:
— Хотел вот посоветоваться…
— А сами не могли этого решить?
— Они ведь настаивают… Особенно Ляскун.
— Позвольте, я слышал, будто бы вы обладаете редким даром общения с людьми. И можете убеждать их. Похоже, неправду мне говорили?
Козюренко как-то напрягся и на виске у него задергался живчик.
— Что же, давайте обсудим, — смягчился Опанас Юрьевич. — Какие будут мнения?
— Но ведь мы только что договорились, — вырвалось у Тригунова, — считать всех застигнутых выбросом живыми. Исходя из этого, собственно, и оперативный план разработан. А вызов родственников — негласное признание гибели шахтеров.
— Трудно не согласиться с вами, Роман Сергеевич, — взвешивая каждое слово, заговорил Виктин. — Если спасательные работы увенчаются полным успехом, ошибка, которую мы совершим, вызвав родственников, конечно, принесет им много напрасных треволнений. Но они окупятся радостью. И нам все простят. А что, как исход окажется печальным? Близкие погибших не успеют прибыть и не смогут проводить их в последний путь? Они нам этого не простят! Да и никто не простит. Более того, я предвижу поток жалоб в самые высокие инстанции. Жалоб, обвиняющих нас в чиновничьем равнодушии, скаредности и тысяче других пороков. Требование жен пострадавших необходимо удовлетворить. И немедленно.
— А вы не допускаете, Олег Михайлович, — обратился к Виктину Богаткин, — такого случая: получив телеграмму, чья-нибудь старенькая мать или отец не выдержат этого известия, в то время как их сын жив и невредим? Что тогда? Простит ли он нас? Не будут ли родственники писать те же гневные жалобы и в те же инстанции, о которых вы только что говорили, и требовать, чтобы нас наказали, — уже за жестокость?
Виктин пытался что-то возразить, но Опанас Юрьевич, предостерегающе подняв руку, предоставил слово Килёву.
— Я коснусь иного обстоятельства. Горноспасатели, пробиваясь к замурованным шахтерам, идут на любой риск, не щадят ни сил, ни своих жизней. Тут и чувство взаимовыручки, присущее, впрочем, каждому настоящему советскому человеку, и верность служебному долгу, принятой присяге. Они спа-са-те-ли! Они спа-са-ют! А мы морально разоружим их, горноспасателей.
— По-видимому, с вызовом родственников все же придется повременить, — согласился с ним Стеблюк.
— Я завтра соберу семьи, — встрепенулся Козюренко.
— Не завтра — немедленно. И не собирать, а самолично пойти по квартирам. Займемся этим все вместе.
Глава XV.
«ТЫ — ГЛАВНЫЙ!..»
«Убываю на отдых, до 7.00. Руководство аварийно-спасательными работами на время своего отсутствия возлагаю на т. Глоткова А. П.», — записал в оперативный журнал Колыбенко и, словно бы оправдываясь, обратился к Тригунову:
— Отчалю…
— Да, да, Петр Евдокимович, отдыхайте. Я прошлой ночью часика три прикорнул на диване, в вашей комнате отдыха, и теперь — ничего, можно терпеть. А вы почти двое суток… Идите, идите. Все будет в ажуре…
Колыбенко остановился у тополиной аллеи сквера. Он тянулся почти на километр, отделяя «Первомайку» от ее нового поселка. Всплеск ветра обдал Колыбенко сухим снегом. От неожиданности он вздрогнул, жадно вобрал в себя морозный воздух. Налитая чугунной тяжестью голова стала проясняться. Петр Евдокимович пересел дыхание и пристальным, неторопливым взглядом окинул шахтный двор, копры, бункера, подъездные пути, машинное здание, административно-бытовой комбинат, спешивших на смену шахтеров — все, чем безраздельно жил, что стало неотъемлемой частью его души. Он смотрел так, будто видит все это в последний раз, а когда нагляделся — медленно побрел сквозь строй заиндевелых тополей.
На «Первомайскую» Колыбенко приехал после окончания института. Его поставили горным мастером, а через три месяца — руководителем участка, самого отстающего. Назначили, не спрашивая согласия. Начальник шахты Репетун объявил приказ управляющего трестом, сказал:
— Принимай.
— Не справлюсь, — робко возразил Колыбенко.
— Не справишься — снимем! — отрезал Репетун. — Понятно? Иди.
Он пошел, но не на участок, а в трест.
— Послушайте, — забасил Килёв, едва Колыбенко переступил порог его кабинета, — мне доложили, что вы не желаете выполнять моего приказа?
— Фрол Иванович, — взмолился Колыбенко, — ведь я нигде и никогда не работал. Дайте побыть горным мастером. Хотя бы полгода. Не смогу я… Развалю участок.