— Начинай!
Два отбойных молотка рассыпали звучную дробь. Когда одна из пик спотыкалась о прожилок колчедана и из-под нее вырывался веер искр, Кособокин и Кавунок, меняясь в лице, выключали молотки. Вспомнив, что искры уже никакой опасности не представляют, еще яростнее врубались в неподатливый забой. И все повторилось снова. Лишь после пяти-шести остановок им удалось побороть в себе инстинкт, заставляющий их прекращать работу каждый раз, как только начиналось искрение.
Эксперимент удался! Тригунов заспешил на последнюю рабочую точку. Его встретил Хлобнев.
— Чем порадуете? — подал руку Тригунов.
— Особенно нечем.
Но бригада работала хорошо. Восстановлены были около шести метров штрека, «течка», сделан люк.
— Разборку завала придется прекратить.
— Совсем? — удивился Хлобнев.
Тригунов рассказал о «фиалке», об аварийной сигнализации, которая у них будет установлена, о том, как ему надо действовать по сигналу «тревога». В метре от «падающей печи» приказал немедленно соорудить барьерную перемычку. Разъяснил:
— «Фиалка», если она вдруг прорвется, по «течке» хлынет сюда, и пока будет накопляться в этой ловушке — люди из подножного штрека успеют уйти.
— Возведем, — мрачно кивнул головой Хлобнев.
С базы Тригунов позвонил Гришанову. «Наладил, — сообщил тот, — наблюдение за водосточной канавкой. Сток пульсирует. Колеблется в пределах восьми — тринадцати, достигая порой величины полного притока — двадцати кубометров в час. «Фиалка» просачивается лишь под кровлей.
— Молодчина! — похвалил Тригунов Гришанова за инициативу. — Наблюдение за стоком воды продолжать.
Глава XVII.
ТРОЕ НА «ПЬЕДЕСТАЛЕ»
Они сидели на трухлявой лесине. Под ними, распахнув черный зев, зияла пропасть. Она напоминала сильно вытянутый в длину наклонный шурф-колодец, из которого весь, до последнего венца, удален сруб. Ермак нечаянно столкнул обломок стойки. Колодец отозвался тупым звуком. Этот звук как бы встряхнул Марину, вывел ее из тяжелой задумчивости. «Боже мой, — вскинулась она, — сколько потеряно времени!» Наверстывая упущенные минуты, размотала рулетку, привязала к ее кольцу кусок породы и метнула его вниз. Когда он долетел до дна, натянула ленту. Отметила про себя: «Глубина — десять метров», сняла сапоги и комбинезон, разорвала льняную рубашку (стащить через голову не позволял самоспасатель), сбросила ее, как распашонку, оставшись в лифчике и трикотажных шароварах. Жур с тревогой поглядел на товарища: «Что с ней?» Ляскун приложил к виску указательный палец, сделал им вращательное движение.
А Марина, делая надрезы острым, величиной с мизинец, складным ножичком (карандаш им чинила — без карандаша ей в шахте как без рук: все записать надо — куда и сколько воздуху идет, какой его состав), неистово раздирала на широкие ленты комбинезон и рубашку. Уловив на себе встревоженный взгляд Ермака, жестами показала, для чего все это. Тот понял. «Сам ты рехнулся», — с досадой подумал о напарнике и начал вить из парусиновых и полотняных лент спасательную бечеву. Смекнув, в чем дело, к нему присоединился Ляскун. Свили. Один конец привязали к стойке. Марина прикинула — не хватало около двух метров. Сняла чулки. Как бы обыскивая себя, — что еще в дело годится? — провела по груди ладонью. Рука зацепилась за лифчик. «Выдержит? Выдержит!» Расстегнула, сдернула. Ермак заслонил ее от Ляскуна, содрал с себя тельняшку и надел на Марину. Бечеву нарастили чулками и лифчиком.
Первой хотела опуститься Марина, но Ляскун отстранил ее, сам полез. Обвил поясницу бечевой и, мало-помалу попуская ее, стал переставлять ноги. Его поза при этом напоминала позу скалолаза, но у того — небо над головой, а у Ляскуна — пласт слабого глинистого сланца. И потому бывалый забойщик опускался не боком или спиной вниз, как скалолазы, а лицом вперед: надо было глядеть-поглядывать, что перед и что над тобой. То и дело приостанавливаясь, он высматривал угрожающие места. Кровля была нарушена. От нее отслоились толстые пластины — «коржи». Кое-какие готовы были вот-вот обрушиться. Ни обушка, ни ломика у Ляскуна не было, и он «опускал» их голыми руками. Просовывал пальцы в заколы, делал толчок вниз или рывок на себя. За доли секунды, в течение которых «корж» полностью отделялся от массива, перехватываясь за бечеву, поднимался на один-два шага вверх или увертывался в сторону. Самоспасатель ограничивал маневренность, ненадежность бечевы вынуждала избегать резких движений. Они стали экономными, быстрыми и в то же время аккуратными, плавными, словно всю свою жизнь Ляскун работал не в забое, а на сборке точных механизмов. Каждый его мускул, каждый нерв были подчинены одному — увернуться от опасности и сделать все так, чтобы она и после не угрожала ни ему, ни его товарищам.