«Дорогие товарищи! Не приходите без надобности и не задерживайтесь после работы на территории шахты, в ее служебных и технических зданиях. Не создавайте сутолоки и нервозности».
Но его призыва никто не слушал.
Глава XX
БОЛЬШАЯ РАДОСТЬ, А НА ВСЕХ НЕ ХВАТИЛО
В «тупичок» Богаткин пришел вместе с председателем шахтного комитета. Разговор был трудным, но им все же удалось убедить родственников попавших в беду шахтеров, что все меры по их спасению уже приняты. Прощаясь, Богаткин, как бы между прочим, хотя ни на минуту не переставал думать об этом, сказал:
— Сейчас я вызову свою машину, и она…
— Не надо, — остановила его Полина Дмитриевна. — Пока наши не будут на-гора, никто из нас дома усидеть не сможет. Вы же сами знаете.
— Хорошо, пусть будет по-вашему, — уступчиво согласился председатель шахткома, — но в таком случае, — обратился он к директору шахты, — необходимо освободить две-три комнаты, в которых они могли бы находиться и отдыхать.
— Да мы останемся в «тупичке», — запротестовал Мануков, — нам тут привычно, на народе всегда…
Вскоре в «тупичке» появились диваны, столик с графином газированной воды и стопкой бумажных стаканов на нем, динамик. Неприметный прежде закоулок стал уютнее, вроде бы даже светлее, но его постоянные обитатели и не заметили происшедших в нем перемен. Как медленно тянулись часы выматывающего душу бдения! Иногда кто-нибудь из них отлучался домой, чтобы проведать малых и старых, и мигом возвращался: соседки и общественницы поселка присматривали за ними еще лучше, чем родные. Самыми долгими и мучительными были минуты перед очередным сообщением службы информации. Но сводки обманывали их ожидания. Сперва в них назывались метры очищенного откаточного штрека и число вагонеток нагруженного на нем угля, потом — метры проходки и восстановления выработок. «В течение первой смены двадцать третьего января подножный штрек продвинулся на четыре метра, разобрано ноль девять десятых метра завала на откаточном штреке, очищено от выброшенного угля шесть метров просека, а всего с начала аварийно-спасательных работ…» Дальше назывались цифры проходки, восстановления и очистки перечисленных выработок с того дня, как приступили к этим работам, и лишь в самом конце сводки Глотков вскользь упоминал: «Установить связь с пострадавшими пока не удалось».
На третий день, едва оправясь от приступа, вернулась в «тупичок» Хомуткова. И их снова стало шестеро.
Сводки передавались в семь, четырнадцать, двадцать два часа, а между ними тягостное ожидание очередной сводки… И каждый из них мысленно, как заклинание, твердил одно и то же: «Если б ты остался в живых…» «Если б ты остался в живых!..»
Бриллиантова и Хомуткова думали прежде всего о том, чтобы искупить свою вину — одна перед мужем, вторая — перед сыном. Христина Владимировна стала седой, когда услышала, что Марк застигнут выбросом, но ей об этом никто не говорил, а в зеркало она с того дня не смотрелась. Комарникова, Ляскун, Чепель, — каждая по-своему, — думали о том, что могут сделать своих мужей более счастливыми, чем они были до этого. Мануков же думал о том, что если не станет дочери, то он потеряет и жену, еще не успевшую оправиться после тяжелой операции, и ей этого горя не вынести, как не вынести его и ему…
В часы пересмен «тупичок» особо оживлялся. Друзья, знакомые, соседи заглядывали в него и перед спуском в шахту, и после выезда из нее. Люднее, чем около кого-либо другого, было около Комарниковой. Полину Дмитриевну, как и Егора Филипповича, знал чуть ли не весь рудник. Комарников тут родился, вырос, лишь на фронт из родного поселка и отлучался. Да и у Полины Дмитриевны здесь прошла большая половина ее жизни, а каждого, считай, пятого первомайца она в свое время учила. Впрочем, в «тупичке» никого не оставляли без внимания. А общение с людьми, знавшими их близких, которые попали сейчас в беду, в какой-то мере заменяло общение с ними самими и отчасти глушило недобрые мысли.