Манич не знал, о чем думал Мурцало, и не подозревал, что творится у того на душе. Восхищаясь его ловкостью и виртуозным мастерством, сказал Тригунову:
— Спасибо, товарищ командир, за помощника, один целого отделения стоит.
Немало похвал слышал на своем веку Мурцало, но ни одна не была ему так дорога, как эта. Не приказал — намекнул, бы только Манич в ту минуту, и Савелий Мурцало грудью, как амбразуру вражеского дота, затулил бы любую брешь в забивной крепи-щите. А в награду за свой подвиг попросил бы одного — приказа генерального директора объединения, такого приказа, в котором бы черным по белому было написано примерно такое:
«Мужество и беззаветную самоотверженность проявил член ШГК Мурцало Савелий Никитович, бесстрашно преградивший путь «фиалке» и тем самым спасший от верной гибели Комарникова, Чепеля, Тихоничкина, Хомуткова, а также и пробивавшихся к ним горноспасателей».
«Носил бы я, — неожиданно размечтался Мурцало, — этот приказ Килёва в специальной обложке под целлофановой пленкой и совал бы его под нос каждому-всякому, кто еще посмеет назвать меня иудой или хотя бы косо взглянуть на меня».
Мечта показалась такой достижимой, близкой, что Мурцало даже почудился хруст лощеной бумаги, на которой был якобы напечатан тот приказ. Но то, оказывается, захрустела отслаивающаяся порода. Вслед затем раздался тупой стук и всплеск. Теперь вывал произошел в правом углу. И туда сразу бросились Манич и два респираторщика. С ходу заделать брешь им не удалось. Тогда к ним на помощь поспешили Мурцало и Репьев. В зыбком свете «коногонок» замельтешили руки, каски, замелькали тени. Шум рвущейся из прорана «фиалки» пронизывали отрывистые, как команды, фразы, брань. «Держи конец!» — «Фу, черт, прямо в морду хлестанула». — «Врешь, гадюка, не вырвешься!» — «Запихивай, запихивай!» — «Вот так! Вот так!»
Наблюдая за следовавшими друг за другом вывалами, Тригунов побаивался, что «фиалка», когда она прорвется на откаточный штрек, по куполам над завалами перебросится и туда, где отсиживаются Комарников, Чепель, Тихоничкин, Хомутков. «Да что там по куполам! Она ведь может и по трубе к ним хлынуть…» Тригунов схватил шахтофон:
— Товарищ Капырин, сообщите на подножный: угроза прорыва усилилась. Бригаду Хлобнева отвести на квершлаг. По сигналу «тревога» отделениям следовать туда же, на запасную базу. Передайте Комлеву: трубу немедля заглушить надежным чопом.
Предчувствие и долголетний опыт подсказывали Тригунову: опасность возрастает с каждой минутой; задерживая на «Гарном» горноспасателей, он рискует их жизнью. И своей — тоже. Но смутная надежда на то, что в течение семи-восьми часов «фиалка», может быть, не выйдет из повиновения, удерживали его палец, зависший над кнопкой аварийного сигнала. Мысль о том, что если он нажмет на нее, то горноспасатели все до одного отойдут, оставят участок, и семерых шахтеров на нем оставят, отзывалась в его груди ноющей болью. И он сдерживал себя.
Мембрана шахтофона беспрерывно трещала. Напоминание о надвигающейся катастрофе не только не остановило проходчиков подножного, а, наоборот, придало им рабочего азарта. Отбойные молотки застучали еще яростнее. И эта порывистая их скороговорка действовала на Тригунова успокаивающе. Да и вывалов стало меньше. Отделение успевало не только заделать промоины, но и выкраивало время, чтобы перевести дух.
Еще и еще раз обследовав щит, Тригунов помрачнел: если он переместится вниз и перекроет «течку» — «фиалка» хлынет по просеку, захлестнет их, отрежет путь отхода проходчикам подножного. «Надо, — приказал Маничу, — поставить крепь так, чтобы в случае чего щит, перегородив просек, заслонил нас, открыв «фиалке» путь в «течку».
Затишье продолжалось не больше часа. Сразу, словно по периметру щита одновременно отпалили серию шпуров, произошло несколько обрушений. Открывшиеся углубления стали быстро разрастаться, сливаться друг с другом. Образовалась большая промоина. Мурцало бросился, чтобы закрыть ее, но тут же был сбит и отброшен потоком «фиалки». Манич и Репьев еле успели выхватить его.