Глава XXVII.
ШАГ, ЕЩЕ ШАГ
«Фиалка» уже добралась к самому подбородку, и Жур поднял руку, чтобы дать роковой сигнал Пантелею Макаровичу. Тот приготовился выполнить его команду, но в последний миг Ермак поборол опустошавшую слабость, приподнялся на носках, и «фиалке», чтобы дотянуться до его искусанных губ, надо было еще подняться на целую четверть. И она, точно специально для этого, стала расти, расти и почти достигла последней черты, как вдруг торопливо отхлынула, поползла вниз…
«Фиалка» убегала с гулом, бульканьем, и сразу вслед за ней к ним ворвался ветер. Он был упругим, мокрым, насквозь пронизывающим. Марина, Ермак, Пантелей Макарович оказались на узеньком уступчике сланца, вот-вот готового расползтись и затянуть их туда, где все еще глухо хлюпало черное месиво.
Марина вдруг ощутила прилив сил, полностью, казалось, оставивших ее. Просунув пальцы в зазор между кровлей и верхней кромкой рештака, одной рукой она вцепилась в эту кромку, второй направила в промоину, из которой всего несколько минут назад хлестала «фиалка», единственную — одну на троих — горевшую в полнакала лампу и стала осматривать лаву. Всю крепь из нее вынесло. Размокший сланец, обрываясь, падал на размякшую почву небольшими, похожими на коровьи блины нашлепками, и они медленно сползали вниз.
— Задержимся — обвалится, — вслух подумала Марина.
— Рухнет — хана, — поддержал ее Ляскун. — На откаточный надо двигать. Раз есть вентиляция, должен быть и проход.
Ермак стукнул кулаком по обаполу — тот держался крепко. Снял сапог, взял его за голенище, размахнулся, ударил каблуком — и обапол на этот раз поддался. Сделал еще несколько ударов, отбил один, затем второй обапол.
— Пойду первым, — вызвался Ляскун и перелез в рабочую часть лавы.
Марина передала ему лампу.
Цепляясь за кромку рештака, не отрывая ног от скользкой, точно намыленной почвы, Ляскун спустился метра на три, махнул светильником.
Ермак помог Марине перелезть через рештак. Но сама она спускаться не могла — ушибленная нога распухла, стала неповоротливой, начиненной болью. Ермак обвязал Марину сохранившимся концом бечевы, чуть попустил его, и Марина медленно заскользила, пока не столкнулась с Ляскуном. Затем спустился и сам. Пантелей Макарович отступил еще метра на три, и — все повторилось.
Ниже стали попадаться отдельные стойки, но они не облегчали положение, а усугубляли его: на уцелевшей крепи образовались заторы из породы и крепежного леса. Спускаться, не устранив их, было опасно, порой — невозможно, а разборка беспорядочных нагромождений, готовых в любую минуту прийти в движение, требовала сил, которых и у Ляскуна, и у Жура оставалось все меньше и меньше. И все-таки они продвигались.
Закрепив бечеву, удерживавшую Марину, Ляскун и Жур на ощупь подбирались к затору, в полутьме находили «волосок», на котором все висело, и обрывали его. Оглушенные грохотом, отскакивали к рештаку и хватались за его кромку. Выждав некоторое время, они, едва переставляя дрожащие ноги, терпеливо и упрямо шли дальше, к жизни.
А потом им путь преградил сплошной затор. В поисках прохода Ляскун перебрался от рештака к забою. Там он обнаружил узкую щель. Упираясь спиною в пласт, Пантелей Макарович начал сползать в эту щель. Ноги ступили на насыпной уголь. Ляскун присел и огляделся. «Просек?» Да, это был просек. Через семь-восемь метров он заканчивался откосом мокрого угля. И хотя тупик, в котором оказался Ляскун, выхода не имел, бывалый шахтер сразу оценил его преимущества: в нем, не рискуя попасть под обвал или закоченеть, можно было отсидеться до прихода горноспасателей.
«Спускай Марину», — просигналил Пантелей Макарович Ермаку. Марину била дрожь, она хрипло и прерывисто дышала. И как-то безучастно следила за тем, что делали Ляскун и Жур.
Осматривая просек, Ермак внезапно ощутил, что по-над откосом слегка протягивает воздух, и позвал напарника. «Тянет, — подтвердил тот. — Может, метр-два пророем и…» Жур запустил в откос руки. Поднялась мокрая корка, под ней было сухо. Ермак сделал углубление, уложил в него Марину, обгорнул ее теплой, бархатистой пылью и, почувствовав, что больше не может даже пальцем пошевелить, лег рядом.
— Передремлем и попробуем… — как бы оправдываясь, сказал он и сразу заснул. Ляскун притулился тут же.
Услышав переливчатую дробь отбойного молотка, Ляскун вскочил на четвереньках, пополз к затору. Молоток работал рядом, в пяти-шести метрах. А когда замолкал — слышался шорох, будто кто-то скреб ногтями деревянную переборку. «Пневматическая пила», — угадал Пантелей Макарович и бросился назад, чтобы обрадовать Ермака и Марину. Но они уже проснулись, привстали, вытянули шеи.