По лаве прокатился грохот. И стало тихо, тихо…
— Есть, видать, меж нами праведная душа, — передергивая плечами, приговаривал Пантелей Макарович, — не хочет бог ее гибели. Замешкайся мы в лаве — и крышка.
— Ну и гробовщик ты… — ругнулся Ермак. — Будем рыть, авось прокопаем.
Но едва они принялись за дело, как поднялась такая пыль, что нечем стало дышать, и Марина забилась в кашле. Тогда они начали пробирать пролаз осторожно, так, чтобы не всколомучивать пыли. Ермак горнул к груди сыпучий бугорок, сдвигал его к стене просека и проталкивал мимо себя ниже, а там пыль подхватывал пригоршнями Ляскун. Чтобы не остаться без света вовсе, лампы они не зажигали, работали в темноте. Воткнув очередной раз руки в плотную порошкообразную массу, Жур ощутил, как они посунулись вслед за углем. Сомкнув кулаки, он выбросил их вперед, и они оказались в пустоте. Ермак включил светильник, направил его остывающие лучи в пробитый просвет. Откос угля уходил вниз, и, если разделать лаз еще немного, дальше уж можно будет передвигаться не по-пластунки, а хотя бы на четвереньках.
— Просек свободен! — захлебнулся Ермак от радости.
Марина не отозвалась. По самую шею зарытая в угольную пыль, она была неподвижной. «Пусть еще поспит, а мы пока лаз разделаем», — решил Ермак, прислушиваясь к ее учащенному с хрипами дыханию. Но и после того как лаз был готов, Ермак вое еще не хотел будить ее.
— Притормози маненько, — успокаивал он Ляскуна, рвавшегося на откаточный, — пусть в себя придет. Не меньше суток, считай, только в этом чертовом месиве пробарахтались. А сколько всего тут прокуковали?.. Мы вот с тобой мужики вроде, и то дошли до ручки. А ей каково?
— Давай выбираться, — не уступал Ляскун.
Ермак коснулся Марининого лба ладонью — он был сухой, горячий.
— Марина…
Она приподнялась на локте, слабо улыбнулась.
— Идите… — сказала одними губами. — Я потом… — И закрыла глаза.
Перекинув руку Марины через плечо и придерживая ее так, чтобы голова лежала у него на лопатках, Ермак осторожно потащил ее за собой. Нащупывая стойку, он упирался в нее ногой, слегка приподнимал Марину и, плавно распрямляясь, продвигался понемногу вперед. Еще. И еще. То на одном боку, то на другом, Ляскун убирал с его пути стойки, глыбы породы.
Откос угля мало-помалу снижался и в конце концов сошел на нет. Уже можно было встать и идти в полный рост. Ермак взял Марину на руки. Пантелей Макарович, прихрамывая, пошел с ним рядом. Поддерживая друг друга, они спустились в опережение откаточного штрека, В глаза ударил свет висевших на крепи аккумуляторов.
— Спасены! — задохнулся от радости Ляскун и побежал.
Ермак еще крепче обхватил Марину, словно боялся уронить, потерять ее, и, ощупывая ногами, как слепой, каждую пядь штрека, медленно приближался к пульсирующему свету.
Глава XXVIII.
СЧАСТЛИВАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ
Чуть Комарникову полегчало, и тут же обступили его повседневные заботы. «Надо ж такому случиться! — досадовал он. — Опять полетел наш «Гарный» в тартарары. Месяца два, а то и три уйдет на восстановление лавы, столько же — пока приноровимся к мероприятиям по предупреждению внезапных выбросов. Снова появятся охотники улизнуть на другой, выполняющий план участок, а то и на другую шахту. И опять придется каждому из них втолковывать, что трудности — дело временное…»
Егор Филиппович представил свой будущий разговор с забойщиком Варёнкиным, который — Комарников не сомневался в этом — навострит лыжи первым. «Что вы мне торочите: прорыв — дело временное, — забушует Варёнкин. — Жизнь — она тоже временная! Шестьдесят — шестьдесят пять стукнет — и все. Лезай, Иван, в сосновый ящик. И не временно — на постоянно. Раз так устроено — хочу я свою временную прожить, а не промучиться».
«Вот, оказывается, какой ты гусь!» — взорвался и Егор Филиппович. И так, споря, доказывая, он незаметно для себя начинал произносить слова уже не мысленно, а вслух, но речь его заглушали свист сжатого воздуха и дробь отбойных молотков. И никто, кроме него самого, не знал, с кем и о чем он там речи ведет.
Горноспасатели работали беспрерывно. Стук отбойных молотков обрывался лишь на время смены отделений, но через две-три минуты они снова начинали греметь. С каждым часом их удары становились все громче и громче. Комарников, Чепель, Тихоничкин, Хомутков уже настолько привыкли к этому нарастающему стуку, что, когда вдруг наступившая тишина продлилась больше, чем обычно, — сразу насторожились.