Килёв вслушивался в размеренную речь Окатова, а думал об одном: «Где же взять две тысячи тонн? Две тысячи тонн суточной добычи!» О том же думал и Стеблюк, хотя для него, оперирующего масштабами республики, две тысячи тонн были уж не такой пугающей цифрой. Но Опанас Юрьевич был в свое время в шкуре генерального директора объединения и потому хорошо понимал его.
— За какой срок будут подготовлены рекомендации? — спросил он директора института.
— «Гарный», Опанас Юрьевич, еще недостаточно изучен, мы не располагаем исчерпывающими данными…
— Сколько времени потребуется институту на подготовку рекомендаций? — остановил Стеблюк уклончивого ученого.
— Два месяца.
Килёв поморщился. Его не так пугал этот срок — два месяца можно перекрутиться, — как будущие рекомендации. Килёв предвидел, что они будут такими — о добыче нечего и думать, в пору их выполнять.
Но не меньше, чем судьба «Гарного», генерального директора тревожила участь тех, кому предстояло отвечать за все, что на нем произошло. Одним из первых в ряду виновных — Килёв хорошо знал это — окажется Колыбенко, а Фролу Ивановичу не хотелось терять его. Большие надежды возлагал на главного «Первомайки» генеральный директор. Особенно с тех пор, как начало у него пошаливать сердце. Не раз, когда оно выкидывало очередной фортель, примерял он Колыбенко к креслу генерального директора, постепенно приучал (и уже вроде бы приучил) себя к мысли, что через несколько лет уступит ему это кресло. А тут такая петрушка! Килёв искал удобного случая, чтобы поговорить о Колыбенко с Опанасом Юрьевичем и с членами правительственной комиссии, с теми из них, с которыми был в добрых отношениях. И вот такой случай выдался.
Килёв откашлялся. Стеблюк стал внимательным. Ждал. Но Килёв, видать, не знал с чего начать, не мог переступить какого-то барьера. Опанас Юрьевич пошел ему навстречу.
— Что еще, Фрол Иванович, не дает вам покоя?
— Многое, Опанас Юрьевич. Ну, хотя бы… это непраздное любопытство. Как руководитель объединения, я должен знать заранее…
Стеблюк склонился над столом, пробуя угадать, о чем хочет спросить его генеральный директор. Тот обрел свою обычную форму, речь его стала плавной, гулкой.
— Скажите, — думаю, вы можете это сделать, — что ожидает Колыбенко, если, как все мы сейчас надеемся, спасательные работы завершатся благополучно?
Стеблюк откинулся на спинку кресла, поправил очки.
— Благополучно, говорите? То, что семеро шахтеров вот уже неделю почти находятся между жизнью и смертью, вы считаете благополучным? То, что матерей, отцов, жен, детей, сестер, братьев, друзей пострадавших седьмые сутки ни на секунду не отпускает страх за их жизни, вы считаете благополучным? И то, что государству нанесен ущерб на десятки тысяч рублей, вы тоже считаете благополучным?
Стеблюк налил нарзану, сделал два больших глотка, осторожно поставил перед собой стакан и заговорил тише, словно бы извиняясь за горячность, но в его голосе все еще слышались иронические нотки.
— За Колыбенко болеете? Это хорошо, Фрол Иванович, что вы сопереживать не разучились, о подчиненных радеете. Но и мы, те, что в комиссии, тоже, уверяю вас, не вурдалаки… — Взглянул на Килёва и круто изменил тон разговора: — Понимаю, понимаю… Терять такого специалиста жаль. Комиссия выслушает вашу точку зрения и учтет ее. А также примет во внимание и то, что каждый из прямых и косвенных виновников аварии внес в ликвидацию ее последствий.
Килёв нахохлился, ушел в себя. Разговор не клеился. Слишком поглощены все были ожиданием самой желанной за минувшую неделю вести. Но весть эта к ним не торопилась.
Глава XXX.
«ИДЕМ НА ПРОБОЙ»
Возвращаясь в отряд после любой отлучки, Тригунов, независимо от погоды и времени суток, любил пройтись по улицам городка горноспасателей. Ему он отдал шесть лет жизни. Сколько сил и времени потребовалось лишь на то, чтобы доказать целесообразность предложенной им планировки!
Центром городка был трехэтажный, облицованный розовой — под мрамор — плиткой корпус штаба отряда и оперативного (находящегося при штабе отряда) взвода. Вокруг него, образуя улицы-кольца, располагалось жилье. На первой от этого корпуса окружности, фасадами к нему, стояли двухквартирные коттеджи командного состава, на трех следующих кольцевых улицах — двухэтажные, из белого кирпича, здания, в которых жили респираторщики и водители оперативных автомобилей, а дома, разместившиеся по внешнему обводу, занимали шоферы вспомогательного автотранспорта, слесари, механики, лаборанты — работники служб и отделов, не связанных с выездом по сигналу «тревога». Городок разрезали четыре луча-проспекта, они начинались у штаба. Вся эта планировка и заселение были подчинены главной цели: обеспечить быстрый сбор резервной и свободной смен и неотложный их выезд. Выполнение этого требования зависело не только от расстояния между служебным зданием и квартир, но и от состояния дорог и тротуаров. Потому они постоянно были в поле зрения командира отряда.