И Липст не успевает опомниться, как «аптекарь» уже подхватил упавшую цепь и швырнул на стол.
— Не трудитесь, молодой человек! Не переутомляйтесь, ради бога. А то у вас потом не хватит сил бегать по вечеринкам. Чего доброго, еще не сможете вытащить пробку из бутылки!..
Мастер Крускоп направляется дальше. Он уже не выглядит таким сердитым. Обойма расстреляна.
Липст посмотрел вслед «аптекарю». Показать бы ему сейчас язык да длинный нос! Но Липст только покачал головой, с удовлетворением отметив про себя, как смешно у «аптекаря» отвисли сзади брюки.
Обойдя конвейер, Крускоп заходит в свой стеклянный отсек. Это настолько приятный момент, что даже Клара вопреки обыкновению прерывает песню:
— Обратно в конуру залез. Слава богу!
Робис, питавший пристрастие к спортивной терминологии, обычно говорил:
— Бой на конвейере проходит в четыре раунда.
На языке простых смертных это означает: работа на конвейере организована так, что у рабочих, кроме обеденного перерыва, есть еще две пятнадцатиминутные передышки. Это большая привилегия сборщиков. Угис считал эти четверть часа чем-то вроде нагрудного значка, который отличает гвардейцев от обычной пехоты, или, скажем, красной майки, выделяющей чемпиона среди других спортсменов. Перерывы для отдыха он никогда не проводил в цехе, стараясь использовать их в соответствии со своей «личной программой». Медлительному Крамкулану четверть часа хватало только на то, чтобы потянуться как следует и поддернуть брюки. Угис за это время успевал сбегать в клуб, просмотреть доску объявлений, свежие газеты и журналы. В летнюю жару он нередко возвращался в цех, ероша волосы, напоминавшие смоченную одежную щетку, и говорил:
— В ванночке чудесная вода! Я чувствую себя на десять лет моложе…
(На заводском дворе был устроен бассейн.)
Но чаще всего он забирался в какой-нибудь тихий уголок, затыкал пальцами уши и зубрил химию.
Сегодня Угис ожидал пятнадцатиминутную паузу с особым нетерпением. Как только Крускоп отошел подальше, он наклонился к Липсту и сказал:
— Надо срочно поговорить с Казисом. Необходимо выяснить условия конкурса. Могу поспорить, он все уже знает. В перерыве сгоняем в экспериментальный.
— А в рабочее время можно разговаривать с Казисом?
— Конечно! Это будет блицсовещание.
— А там ведь написано на двери: «Посторонним вход воспрещен».
— Казис — комсомольский секретарь. К нему можно.
Липст вошел на завод, как в темное помещение, где даже выключатель приходилось отыскивать на ощупь. И теперь для него на заводе все еще оставалось много интересных, неосмотренных мест. Там происходят разные удивительные события. Подчас само название уже звучит заманчиво: экспериментальный! Цех находится этажом выше инструментального, где стальные глотки бесчисленных станков рычат, стонут и завывают, как голодные звери в десяти зоопарках. Да, прямо над инструментальным, где лучшие специалисты своего дела зарабатывают сказочные деньги…
— Ладно, — сказал Липст. — Сбегаем. Тогда останется только один цех, где я еще не был… Инструментальный.
Нигде нет надписи, предлагающей соблюдать особую тишину, но уже около двери они, словно сговорившись, встали на цыпочки и вошли осторожно, точно боялись кого-то разбудить. Однако тут было не до сна. У высоких чертежных станков стояли люди в белых халатах и что-то тщательно измеряли или вычерчивали. На вошедших никто не обратил внимания.
На стенах рядами развешаны путаные чертежи. Понимающему оку они, наверно, открывают большие тайны, а для экс-художника Липста это всего-навсего выставка ультрамодернистской графики, от которой мельтешит в глазах.
В просторном помещении собралась большая интернациональная компания — велосипеды и мопеды всевозможных фирм и моделей. Некоторые уже расчленены безжалостными анатомами на составные части. На низких столах разложены никелированные рога рулей и хромированные животы для бензина, отвинченные масляные глотки и стальные косточки всех калибров.
В последней комнате слышен шум, здесь тихо гудят сверлильные станки. Токарные и фрезерные сейчас стоят.
Казис сидит за столом. Обхватив руками голову, словно баскетбольный мяч, он внимательно изучает чертеж.
— Казис, ты, пожалуйста, не ругайся, — Угис тоже склонился над синькой. — У нас важное дело. Скажи, какая деталь велосипеда наиболее устарела? Какую надо бы изобрести, так сказать, заново?
Казис распрямился и длинными, похожими на пятизубые вилы, пальцами отгрёб в сторону упавший на глаза светлый чуб.
— Велосипед вообще устарел весь насквозь, — сказал Казис с обычной непроницаемостью на лице. — Для ветряной мельницы какие крылья ни изобретай, все равно она останется только ветряной мельницей.